Первая любовь

– Не надо… – простонал Веник, и этого было достаточно, чтобы Надин язык проскользнул ему в рот и нащупал там не совсем выветрившийся еще вкус детской зубной пасты «Кря-кря».

Потом Веник упал в обморок. Он просто рухнул, и, если бы Надя не поддержала его, ударился бы головой о ступеньку.

– Веничек, глупенький… Давай мы сейчас пойдем есть мороженое, кататься на роликах, у меня есть деньги.

– А как же урок? – Веника трясло. Его глаза сияли, как две масляные лампы, но его трясло. – А как же мама?

– Я позвоню твоей маме, она поймет. Каждому человеку нужно немножко гулять. И Ирине Сергеевне я позвоню.

Надя усадила Веника в скверике у телефонной будки:

– Ирина Сергевночка, милая, можно, у вас урок сегодня отменится? Можно, я погуляю с Веником? Мы с ним целовались.

В трубке сначала была пауза, потом смешок, потом улыбающийся голос:

– Да-с, жены декабристов не переводятся на Руси. Ты маленькая идиотка. Ладно, гуляйте.

Про маму Надя сказала Венику, что та тоже погулять разрешила до двенадцати ночи, хотя на самом деле мама вундеркинда обозвала Надю проституткой, готовой на все ради московской прописки.

В этот день Веник впервые в жизни съел гамбургер в закусочной «Макдоналдс». Он только очень боялся, что у Нади не хватит денег на гамбургеры и девушка в кепке как-нибудь их накажет. Потом Веник начал потихоньку привыкать к счастью. Когда они гуляли по Тверской, ели мороженое и держались за руки, в голове Веника начала играть тихая музыка. Так, отрывки из Моцарта, из Шопена.

Потом, когда Надя привезла Веника на роллердром, натянула ему на ноги коньки и потащила по тартановой дорожке, и когда стало немного получаться, и когда можно было сделать вид, что падаешь, оказаться в Надиных объятиях, и вдохнуть запах ее духов, и прижаться к ней, и потом побежать дальше, сжимая в руке ее тоненькую, но крепкую ладонь, – тогда у Веника к голове заиграло несколько музык сразу. «Ода к радости», «Марш пожарников», что-то еще вперехлест. Веник был очень собой доволен и только немного беспокоился, что, в случае чего, понятия не имеет, как расстегивается лифчик, и по картинкам, которые он видел, не совсем понятно, как конкретно устроены девочки, и где взять, если понадобится, презерватив, и куда конкретно его надеть. «Да может, еще и не будет ничего», – успокаивал себя Веник. И тут Надя решила повести Веника в бар «Голодная утка».

Охрана немножко поартачилась в том смысле, что Наде и Венику нет восемнадцати лет, но потом Надя как-то договорилась, и они прошли в зал.

Там было темно и потная толпа.

Какой-то большой человек вместо «здрасьте» схватил Надю за сиську. Веник хотел вступиться, но не стал. На залитом пивом деревянном столе танцевала совершенно голая и совершенно пьяная девушка. Она время от времени поскальзывалась, падала и вставала, вся в грязных подтеках. Веника опять стало трясти. Он не мог отвести от голой девушки глаз. Тут она снова поскользнулась и на этот раз упала со стола на пол. А Веник, пока она падала, успел разглядеть, как там конкретно все устроено у девочек. А потом черный бармен, про которого Надя сказала, что его зовут Джонни, взвалил это голое грязное тело на плечо, как куль, и унес. А еще один человек прижимал к барной стойке тоже девушку, только довольно толстую. И расстегивал ей на груди блузку, а толстая девушка держала руку у этого человека в штанах. И Веник случайно толкнул этого человека. Тот развернулся и беззлобно, но сильно двинул Венику в рожу. И Веник извинился.

Развернулся и пошел к выходу, а в груди у него клокотала уязвленная гордость. Когда Надя догнала его, Веник сказал:

– Вот что, значит, тебе нравится, – и обозвал ее дурным словом, которое произнес первый раз в жизни.

Надя вернулась домой. Было тихо, и лампа на кухне горела тусклым светом. Ирина Сергеевна поила Надю китайским чаем и слушала. А потом сказала:

– Милая моя девочка, что ж ты думаешь – кто такой гений? Гений – это трус. Смелый человек умирает молча.

И только гений перед лицом смерти поет от страха.

Маша Трауб Тутовая свадьба

Яросла в маленьком северокавказском селе. Каждому грудному младенцу здесь под подушку клали ножницы, чтобы отпугивать злых духов. На ручку привязывали красную шерстяную нитку – от сглаза. Моя бабушка верила в силу корицы: мешочек всегда висел над входной дверью – она защищала от нечистой силы. И обвешивала меня булавками так, что ребенка можно было сдавать на металлолом.

На ночь бабушка рассказывала мне сказку про старое тутовое дерево. Не сказку, быль – это тутовое дерево с самым вкусным тутовником на свете росло на кладбище, и нам, детям, категорически запрещалось на него залезать. Под страхом самых ужасных проклятий. Мы, конечно же, все равно залезали и, рассевшись на ветках как вороны, рассказывали друг другу истории про это дерево. Моя любимая была такая.