Первая любовь

Увидев ее сегодня, на исходе майского вечера, старик вдруг заметил в Вике легкую перемену. Он воспринимал все сегодня слишком остро, и, глядя на милого, давно знакомого ребенка, он в первый раз понял, что уже расходятся слегка края бутона – в нескладном подростке стала заметна юная женщина. Да, именно он, старик, первым это заметил и обрадовался. Во взгляде, в движениях Вики угадывалось нежное, отчаянное, безрассудное желание – любить.

Какое-то время он любовался ею – очень чисто и целомудренно любовался – так на женщин не смотрят, не видя ни лица, ни тела, так смотрят на иконы, замечая лишь одно сияние, свет вокруг чела, и потом смутился страшно, точно подглядел что-то недозволенное.

А она ходила по двору, качалась на детских качелях, ладонями касалась деревьев, их коричневой морщинистой коры касалась розовыми ладошками своими. И не догадывалась ни о чем, и не замечала ничего, даже собственного сияния пока не замечала. (Если б можно было стать деревом!)

Старик так разволновался, что заставил себя отойти от окна. Постоял возле стола, покрутил ручку приемника. Приемник побулькал немного и стал выдавать последние новости.

Как странно – он, Михаил Рубцов, совершенно никакого отношения не имеет к этим новостям, и он никогда больше ничего в этом мире не изменит. Раньше – мог, да, тяжелыми сапогами ходил по Европе, давил нечисть всякую, а теперь – все. Он старик. Он даже не имеет права глядеть на девушку за окном. Его время кончилось.

После новостей радио разразилось рекламой, потом еще побулькало немного и вдруг сказало нечто, чего старик как будто уже давно ждал.

Не ослышался ли? Нет. Так и есть:

– …исполняет Давид Миркин. Запись из фондов радио.

Мгновение спустя – нежнейшая, чистейшая гармония разлилась по комнате, вместо солнца осветила темные углы. И вот уже за окном, обвитым кудрявым плющом, над зеленым лугом полетели пчелы, теребя махровые шарики клевера, торжественно и тихо поплыли облака, а навстречу юному, милому мальчику Мише Рубцову бежала она – среди зелени и сини, в гудении пчел – она, вечная весна, юная регулировщица. Со светлыми кудрями над светлым лбом, с лицом Вики, внучки Устинова. Виктории.

Сбылось. Он, Миша Рубцов, нашел ее. Вновь увидел въявь, живой и прекрасной.

Старик подошел к радио. Додик играл хорошо, в этот раз – на скрипке, на своем «главном» инструменте, и ему подпевали тысяча других голосов. А еще – в этот раз он не сбивался, не кричал проклятия. Простил «им» окончательно?

Бедный Додик умер лет десять назад – теперь уж не спросишь его. Старик с такой любовью представил его – кудрявого, нескладного, темпераментного, – что вдруг стал бережно протирать радиоприемник, не зная, как еще выразить свои чувства.

– Ну и что, – сказал он, глядя в темноту за окном, – я тоже простил.

Следующим утром Гуля заглянула в комнату к Михаилу Ивановичу и нашла старика мертвым.

Через сутки приехал из Питера сын Рубцова с внуком – парнишкой лет восемнадцати.

Старика похоронили с почестями. На панихиде присутствовали Гуля и Устинов. Гуля молчала, насупившись, а Устинов рыдал, точно ребенок, и все время кашлял.

Тем же вечером во дворе встретились внучка Устинова, Вика, и внук Рубцова, тоже названный Михаилом.

Молодые люди поболтали недолго, сидя на скамейке. Вроде ничего и не произошло.

Только в середине лета Михаил приехал в Москву, в институт поступать. Поступил. И в том дворе чуть не каждый день стал появляться.

* * *

Потом ушла из жизни Гуля. Устинов держался еще долго, очень долго. Но и он тоже ушел.

* * *

На майские махнули на дачу. Детей с собой вытащить не удалось – у них сессия. Да и не любили особо дети дачу, скучно им. Ну и ладно, вдвоем тоже хорошо.

Вика мыла окна, а Михаил подновлял забор. Возился долго, потом вернулся к дому – Вика протирала до зеркального блеска стекла. В шортиках до колен, белой майке, светлые волосы из-под косынки выбились. Сорок лет, а все как девчонка!

Солнце, пчелы гудели над травой… И музыка из дома – работал проигрыватель. Какая-то классическая, приятная музыка.

– Чему ты улыбаешься, Миша? – крикнула весело жена.

– Я вот думаю… У меня эта мелодия почему-то с тобой ассоциируется. Ты – такая же. Ты – как эта мелодия.

– Дай руку.

Она оперлась на протянутую руку, спрыгнула вниз. И звонко поцеловала мужа.

Валерий Панюшкин Серебряные нити

Любила ли Надя Веника? Да нет. Скорее, просто жалела, потому что у него были испуганные глаза. Любил ли Веник музыку? Да нет. Просто его мама-неудачница решила взять у судьбы реванш и превратить сына в великого пианиста.

У Нади рано умерли родители, и до 16 лет она жила с бабушкой в Смоленске. А потом Надю позвала к себе дальняя московская родственница, профессор консерватории. Ее звали Ирина Сергеевна. Она была тяжело больна, и Надя приглашалась в качестве домработницы. А платой за помощь по хозяйству должна была стать квартира в центре Москвы. Когда хозяйка умрет. Так что Надя стала жить как бедная родственница, которую за любой проступок могут лишить наследства.