Первая линия. Рассказы и истории разных лет

Спускаемся по лестнице (Искомый Персонаж хотел было шмыгнуть в лифт, но тут уж я настоял на своем), чавкаем ботинками по картону, выходим на улицу, в метель. Благодарного Помощника уже нет, зато таксист на месте. Курит, ждет. И это первая хорошая новость за весь вечер. Не потому что я боюсь Погони – подумаешь, Погоня! – просто в салоне его желтой «шестерки» почти тепло.

Только это меня сейчас, откровенно говоря, и волнует по-настоящему: температурные условия Погони, о которых в сказке, между прочим, ни слова не сказано.

Преследование меж тем идет своим чередом. В Форме Полета, как и было обещано. Антагонист мой прекрасен на фоне звездно-облачного киселя. Мне в общем даже хочется, чтобы он нас догнал. Он мне симпатичен. Мы с ним в одной лодке: друг без друга мы ничего не стоим; кому мы нужны – по отдельности-то?

Но фиг он нас догонит, пусть даже и в Форме Полета.

Не положено.

21. Вновь трижды то же испытание, реакция героя на этот раз положительная. Испытатель предоставляет себя в распоряжение героя, осуществляя этим спасение от погони.

Таксист поворачивает к нам свой прокуренный лик, и я с досадой узнаю в нем давешнего Испытателя. Здравствуй, жопа, новый год! Приехали, называется…

Вновь трижды свершается Испытание; я уже почти ничего не соображаю: что за Испытание такое? Неужели то же, что уже было прежде? Но ведь прежде никакого Испытания толком и не было… Или все-таки было?

Ничего не понимаю, словом.

Зато реакция моя на этот раз положительная. Не могу сказать, в чем это выражается. Просто вот – положительная реакция. Словно бы анализы сдал в венерологическом диспансере. Испытатель предоставляет себя в мое распоряжение, осуществляет этим спасение от погони, как и было предсказано.

Спасшись от погони, я возвращаюсь наконец домой и обрушиваюсь на диван. Искомый Персонаж идет на кухню и ставит чайник.

– А что, хлеба ты не купил? – ворчит он, грохоча дверцами моих кухонных тайников. – Надо было по дороге…

Господи, неужели он собирается тут жить? Вместе со мной, в однокомнатной хрущевке? И это у них называется «счастливый конец»?!

По-моему, херня какая-то получилось.

Но они говорят: сказка.

Сказочники, блин.

Ублюдки.

Ненавижу.

Три страшные сказки [17]

О доблестях

– И тогда радио говорит: «Девочка-девочка, Гроб-На-Колесиках приближается к твоему дому!»

Я стараюсь говорить страшным замогильным голосом, как Панночка в кино про Вия, которое мы смотрели в прошлое воскресенье. Получается так хорошо, что даже мне – и то страшно! Хотя эту сказку я рассказываю не в первый раз и знаю, чем она закончится. А уж Лидка – та и вовсе сжалась в комочек, не видно ее, не слышно. Даже вздохнуть боится.

Мы сидим в Лидкиной кладовке, среди старых пальто, тряпок и башмаков. Здесь совсем-совсем темно, даже в щелочку свет не проникает, потому что кладовка построена в коридоре, а в коридоре нет лампочки. Лидке везет. А у нас совсем нет кладовки, только антресоли, где стоят банки с огурцами и мои санки. И залезать на антресоли никакого смысла. Там всегда светло, потому что висит ситцевая занавеска в цветочек, чтобы гости не видели, какой у нас там бардак – ну, так мама говорит. Поэтому у нас дома совсем неинтересно. Чтобы страшные сказки рассказывать, надо в гости ходить, у кого кладовка. А еще лучше в подвал залезать, но там недавно замок повесили, и непонятно когда снимут. Может быть, вообще никогда, или даже через год.

Поэтому мы сейчас сидим не в подвале, а в Лидкиной кладовке, и я говорю старательно, с подвываниями:

– Девочка-девочка, Гроб-На-Колесиках заехал в твою квартиру!

И тут хлопает входная дверь, а потом в коридоре ка-а-а-ак грохнет! И я, забыв, что просто рассказываю свою сказку, страшно пугаюсь и собираюсь заорать, но Лидка опережает меня, закрывает мой рот ладошкой и шепчет: «Тихо, тихо, это ничего страшного, это просто папка пришел пьяный и упал, он теперь так и будет спать до ночи, если его не будить. А будить не надо, а то он драться начнет и все разобьет, ясно?»

Я киваю.