Перстень царицы Ульяны (СИ)

- Соболезную, - тяжело вздохнул я. Мне вдруг стало невыносимо грустно. Ладно бы этот пёс болел чем или старый был, но смерть от яда… она как нельзя лучше укладывалась в мои представления о людской жестокости.

- Спасибо, Никита Иванович. Ну, Господь всё видит, на Страшном Суде каждому воздастся по грехам его. Схоронил я Барбоса моего на кладбище за городом – добрые люди показали, куда здесь животных относят. Любил я его, батюшка участковый, другом он мне был.

Отец Онуфрий опустил взгляд. Я тоже старался смотреть куда-то в сторону. Кому могло понадобиться травить собаку, которая никому ничего худого не сделала? Здесь это не принято, в Лукошкине животных любят и помогают им. Здесь и бездомных-то не увидишь, кошки с собаками все пристроены. И главный вопрос – а что от меня-то требуется? Найти отравителя?

Бабка в уголке промокала слёзы уголком головного платка. Её эта история расстроила не меньше, чем меня самого. Отец Онуфрий меж тем и вовсе спал с лица.

- А не далее как на третий день вернулся Барбос мой, - всё так же монотонно и печально продолжил он. Я едва не подскочил на лавке.

- Что?!

- Вернулся, говорю, Барбос мой. Пришёл, будто и не его я нёс вот этими вот руками в лесочек, где звери приют свой последний находят. Подошёл ко мне, носом под колено ткнулся, как он всегда делал – я и обомлел. Перекрестился, наваждение прогоняючи, а он стоит и не уходит.

Мы с бабкой растерянно переглянулись.

- Ну, думаю, бесы надо мной власть свою проверяют, ибо грешен я. Побежал к отцу Кондрату, посоветоваться дабы. Батюшка наш в курсе был, что пёс мой почил, в чём сочувствие своё выражал безмерно. Пошли мы с ним вместе на пса подивиться, отец Кондрат святой водой даже его окропил. Стоит мой пёс, никакого, стало быть, возмущения не проявляючи, а ведь если бы нечистой силой был – сгорел бы в тот же миг от воды да слов Божьих.

Пару минут я молча и тупо смотрел на отца Онуфрия. Дело о воскресшей собаке, чтоб его.

- А что было дальше? – наконец хриплым, как после сна, голосом спросил я. Для себя я решил так: выслушаем его до конца, все слова его проверим, а уж потом выводы делать будем. Разное я видел в Лукошкине, но чтобы собака воскресла? Люди – было да. В памятном деле о Чёрной мессе ожившие покойники знатно потрепали нам нервы.

- Да ничего, собственно. Барбос на нас с отцом Кондратом посмотрел, развернулся и ушёл в мою келью, где улёгся спать. Спит он на половике у двери – там и устроился. И ведёт себя как обычно, ничего не изменилось. Днём вот во дворе бегал, а когда я уходил, вновь спал. Виноват, батюшка участковый, дело странное, сам ничего понять не могу. Бесы, наверно, искушают меня, ведь невозможно сие!

- Разберёмся, - успокоил священника я, хотя сам, если честно, слабо в это верил. – Один вопрос, отец Онуфрий. Вы уверены, что собака – та самая? Потому что пока всё описанное вами напоминает дурацкий розыгрыш. Кто-то отравил вашу собаку, вы её похоронили, а затем к вам приходит другой, очень похожий пёс. И вы думаете, что это ваш покойный Барбос ожил. Вам так не кажется?

- Кажется, - не стал спорить отец Онуфрий. – Вы простите меня, вся эта история со стороны выглядит полным бредом. Я потому и пришёл к вам не в тот же день, что решил понаблюдать. Первым делом я подумал, что к храмовому двору приблудился другой пёс, крайне похожий на моего. Но поймите, Никита Иванович, во-первых, я ещё не успел забыть внешний вид Барбоса – и он выглядел в точности так, как и должен был. А во-вторых, полное совпадение повадок. Я с детства держал собак, совершенно разных. И я могу вам сказать, что характеры и привычки у них разные. Невозможно заменить одну собаку другой так, чтобы хозяин ничего не заметил. Они разные, как мы, люди. Никита Иванович, я сам понимаю, как это звучит, и прошу извинить меня за то, что ввёл в заблуждение милицию. Но я сам не понимаю, что происходит.

- Разберёмся, - ещё раз повторил я и привстал с лавки, чтобы пожать священнику руку. Он выглядел настолько удручённым и растерянным, что мне очень хотелось его подбодрить. – Мы стараемся своевременно реагировать на обращения граждан. Ступайте спокойно домой, а мы тут поразмыслим, что можно сделать.

Отец Онуфрий благодарно поклонился нам обоим, попрощался и вышел в сени. В окно я видел, как он пересекает наш двор. Когда священник скрылся из виду, я сел обратно на лавку, закрыл блокнот и растерянно уставился на Ягу. Она отложила вязание.

- Бабуль, ваши мысли?

- Ох, милый… что-то в этот раз я, старая, тебе и не помощник пока.

- Что, совсем никаких? – да не может быть! Бабка наша – ценнейший сотрудник, мы на неё Богу молимся. Её советы не раз меня выручали.

Яга развела руками.

- Ну, кой-какие имеются, а толку-то? Давай-ка чаю, Никита, там и обмозгуем.

Здравое решение. Я кивнул. Здесь, в Лукошкине, есть три основных пути решения сложных вопросов: за чаем, за бутылкой и в бане. Самые продуктивные решения в голову лезут. Но пить мне нельзя, я на службе, да и в целом не любитель. Баня тоже отпадает, а вот душистый липовый чай – милое дело. Пока Яга собирала на стол, я принялся рассуждать вслух.