Перс

Разведчики Принца в новейшие времена всегда шли вместе с соколами, которых запускали вместе с камерами слежения, таким образом увеличивая обзор на десятки километров.

3

Вскоре после разгрома Ширвана в степи стало происходить что-то странное. Я стал слышать нефть, она выла и рычала далеко-далеко, приближаясь с каждым днем, и порой не давала заснуть. Нефть начала хлестать под Ширван. Хашем вдруг прибыл с известием, что у берега появилось большое нефтяное пятно. Оказалось, на мели прорвался грязевой вулканчик, принесший с собой нефть. Другой раз я видел семейство джейранов, по колено измазанных в нефти, в таких черных чулочках они промчались невдалеке.

Хашем стал встречать птиц и змей, выкупанных в нефти, еле живых.

Зимой я еще раз съездил на Артем. Уже возвращался из поселка, как вдруг пошел снег. Никогда, никогда я не видел здесь снега… Застывшие и кивающие качалки, земля, мгновенно побелевшая, стала нарядной, море почернело от протянувшейся снежной тучи. И тут я понял: саван опал. Сейчас состоялись наконец похороны детства. Снег сухой ложится в черное зеркало нефти.

Промозглый, ветреный, бесконечный январь. Джейраны гибнут, сбиваются к кордонам. Замерзшие трупики молодых джейранов остаются в степи сидячими статуэтками. Их ледяные глаза звенят под лезвием ножа.

Мы беспомощны. Но мы снова вместе. Мечемся, пытаемся согнать антилоп в одну кучу, в которой бы они грелись. Просим крестьян пригнать в Ширван овец, запустить их к джейранам, чтобы те согрелись их толстыми шкурами. Беда с джейранами остановила мои сборы в обратный путь.

Наконец наступает март. Мы выдыхаем.

4

В апреле поправившийся Хашем обнаруживает в Ширване следы, которые не может ни понять, ни опознать. Но все становится на свои места, когда он видит над степью сокола. Белого сокола. Птица зашла над кордоном и, дав несколько кругов, скользнула в сторону моря.

Разведка показала: Принц в Ширван прибыл на быстроходном катере. Лагерь его был обустроен на самом берегу, близ той оливковой рощицы, где Апшеронский полк справлял свой день рождения.

Хашем замкнулся. Он ушел в Ширван и не возвращался три, уже четыре дня. Я нашел его: он медитировал близ Иерихона.

Хашем сидел перед заходящим солнцем.

Степь пробуждалась цветением, гремели птицы.

Завидев сокола, мы подбирались ползком. Часа через два выбрали удобное место в распадке. Теперь я смог разглядеть в бинокль лагерь арабов, расположившихся на самом берегу у причаленного катера. Хашем присвистнул. Скоро я понял, что он имеет в виду. Один рослый араб в куфие показался мне знакомым. Но я не верил своим глазам.

— Это Принц? — спросил я Хашема.

— Не уверен.

— Это Принц! Он сделал пластическую операцию, но все равно узнать можно.

— Если ты о внешности, то это определенно не Принц, — сказал Хашем, отдавая бинокль. — Ростом не вышел.

— Так он же усох! Жизнь в изгнании не сахар. И он просто сутулится.

— Он это или нет, могут сказать только его поступки. И его сокол. Если я узнаю сокола, то это другое дело.

Сокол в это время парил высоко-высоко против солнца, и ничего, кроме раскинутого силуэта, охваченного протуберанцем, разглядеть было нельзя.

Сокольничий снес из катера еще одного сокола, безголового, в красном клобуке.

Принц (если только это был он) очень постарел, из рослого красавца превратился в старца с жидкой бородой. Но когда сокольничий поднес к нему сокола, он выпрямился, опираясь на посох, и улыбка озарила его скорбное лицо. Принц отвел руку в краге и отказался принимать на нее сокола. Сокольничий сам снял с птицы клобук, и я присвистнул. Крупный светлоперый балобан заозирался, заморгал от яркого света.

— Совсем не та птица, — сказал Хашем.

— Тогда ждем, — сказал я и снова прильнул к биноклю.

— Прикрывай стеклышки, не блести, — сказал Хашем, заметив, что второй сокольничий начал настраивать монитор обзора и поправлять камеру на хвостовом оперении балобана, а на корме катера появился охранник с толстенной подзорной трубой.

Я надвинул на бинокль ладонь.

Второй сокол спускался бесконечно. Долгими широкими кругами он медленно плыл в прогретой вышине. Его хозяин сел на раскладной стул и, улыбаясь вприщур, смотрел на своего питомца сквозь желтые поляризационные очки. Наконец птица скользнула над степью и зашла низко-низко, чуть подмахивая кончиками крыльев, и у меня остановилось дыхание. Огромный, размером с беркута, но мощней в загривке, весь заросший мясом и гладкий, перышко к перышку, невиданной красоты кречет, Falco rusticolus, белоснежный, но с вкрадчивым крапом по краям перьев, с двумя огромными бриллиантами на окольцованных тонкой платиной лапах, восседал на подставленной и едва удерживаемой на весу краге, которая была переложена таинственным арабом на рогатый инкрустированный посох-подставку. Два невозмутимых антрацитовых глаза плоско посматривали по сторонам. Выражение блаженства озарило измученное лицо араба.

— Это он, — наконец прохрипел Хашем и быстро-быстро сполз, утягивая меня вниз за ногу.