Пернатый змей

Они сидели в саду виллы Арагон под пуансеттией, чьи огромные алые лепестки-листья были как мягкие птичьи перья. Утро становилось жарким. Безветренное озеро было спокойно. Все было недвижно, кроме длинного пурпура пуансеттии.

Рождество близко! Об этом Кэт напомнила пуансеттия.

Рождество! Остролист! Англия! Подарки! Праздничный стол! Если бы она поторопилась, то успела бы в Англию к Рождеству. Было что-то такое спокойное, знакомое, естественное в мыслях о Рождестве дома, в Англии, с матерью. Сколько интересного она могла бы рассказать людям дома! И сколько интересного услышать сама! Издалека это казалось очень заманчивым. Но было тревожно, каким на деле окажется ее возвращение.

— Хорошего понемногу, — сказала она Рамону.

— Что вы имеете в виду?

— О, Кецалькоатля и все прочее! — ответила она. — Не следует слишком увлекаться.

— Возможно, — сказал он, вставая, и тихо пошел прочь, так тихо, что, когда она спохватилась, он уже скрылся. И, поняв, что он покинул ее таким вот образом, она вспыхнула от гнева. Но осталась сидеть под пуансеттией на горячем, спокойном ноябрьском солнце, зло глядя на изгородь из кустов жасмина с белыми, кое-где увядшими цветами и розоватыми бутонами среди темной листвы. Где она слышала эти слова о жасмине? «И цветы жасмина между нами!»

О, как она устала от всего этого!

По садовому склону к ней спустилась Тереса.

— Вы все сидите здесь? — воскликнула она.

— А где мне еще быть? — сердито спросила Кэт.

— Не знаю. Рамон уехал в Сайюлу повидаться с мэром. Не дождался нас, чтобы плыть вместе.

— Видно, очень спешил, — сказала Кэт.

— Какие чудесные эти «Ночные красавицы»! — сказала Тереса, глядя на сверкающие кисти красных пуансеттий.

— У вас это, наверно, рождественские цветы? — спросила Кэт.

— Да, цветы «Ночной красавицы»…

— Ужасно, Рождество с гибискусами и пуансеттиями! Глядя на них, мне так хочется увидеть веточку омелы^{43} среди апельсинов во фруктовой лавке в Хэмпстеде.

— Почему? — засмеялась Тереса.

— Ох! — раздраженно вздохнула Кэт. — Хочется вернуться к простой жизни. Увидеть автобусы, едущие по грязной Пикадили в канун Рождества, и толпы народа на мокрых тротуарах у сверкающих магазинов.

— Это жизнь — для вас? — спросила Тереса.

— Да! Без всех этих абстракций и воли. По мне, жизнь достаточно хороша, когда мне дают жить и быть самой собой.

— Сиприано должен сейчас вернуться домой, — сказала Тереса.

Но Кэт при упоминании о Сиприано неожиданно вскочила. Она не позволит втянуть себя во все это! Она вырвется на свободу и тогда покажет им!

Она отправилась с Тересой в городок. Воздух казался таинственно живым, полным нового Дуновения. Но Кэт чувствовала себя неуютно. Женщины сидели под деревом на берегу в Сайюле, перебрасываясь редкими фразами и глядя на голубино-бледный простор озера.

Черная лодка с красной крышей навеса и высокой мачтой бросила якорь у низкой стены мола, поднимавшейся всего на ярд над мелкой водой. На молу собрались праздные группки мужчин в белом, заглядывая в черное чрево лодки. На мелководье стояли черно-белая корова и громадная глыба черно-белого быка, чьи неподвижные силуэты выделялись на фоне коричневатой, как оперение дикого голубя, дальней воды.

Все происходило близко, но казалось отделенным от них невидимым барьером. Двое пеонов положили дощатые сходни на борт лодки. Потом принялись толкать к ним корову. Та осторожно попробовала копытом новые широкие доски, потом с медлительным мексиканским безразличием тяжело пошла вверх по сходням. Пеоны, идя по бокам, проводили ее до конца сходен, где корова остановилась, глядя вниз. Но наконец ее аккуратно спустили на дно лодки.

Группа мужчин направилась к громадному быку, усеянному сверкающими брызгами воды. Высокий пожилой мексиканец в бежевых штанах в обтяжку и огромной фетровой шляпе, густо расшитой серебром, осторожно взялся за кольцо в бычьем носу и задрал его огромную клиновидную голову, так что стало видно мягкое бычье горло. Другой пеон налег сзади, что есть силы пытаясь сдвинуть быка с места. В то же время тонконогий, в высокой шляпе, пожилой мексиканец равномерно потянул быка за кольцо. И бык, со спокойным и грузным достоинством, сделал несколько шагов вдоль стены к дощатым сходням, вальяжно и невозмутимо. Тут он остановился.

Пеоны перестроились. Тот, что был сзади, с решительно затянутым на поясе красным кушаком, перестал толкать быка, тонконогий мексиканец отпустил кольцо.

Затем два пеона, зайдя спереди, свободно набросили веревку на быка, прихватив его задние ноги. Фермер в высокой шляпе шагнул на сходни и снова потихоньку потянул его за кольцо в носу. Он помаленьку тянул, пока бык не поднял голову. Но с места не сдвинулся. Упрямо ударил копытом по доскам. Но продолжал неподвижно стоять, блестя черно-белой, как кусочек неба, шкурой.

Фермер еще раз потянул за кольцо. Двое мужчин, взявшись за концы, налегли на веревку, которая впилась в круп стоявшего как вкопанный равнодушного сверкающего чудовища. Двое пеонов в красных кушаках что есть силы, крепко упершись ногами в землю, навалились на могучее животное сзади.