Периферийные устройства

Томми пришел и сел на корточки рядом с пенопластом, держа шляпу в руках. От таблетки, которую накануне дала ей Такома, Флинн чувствовала себя немного пришибленной, зато и выспалась по-настоящему впервые за много дней.

– Сядь на пенку, Томми, не порти колени, – сказала она.

– Тебя, что ли, не могли устроить поудобнее? – Томми, повернувшись на пятках, опустился задом на пенопласт.

– На больничной койке чувствуешь себя в больнице. А Бертон и Коннер оба много пердят. Что там с луканами, которые уматывают? Мы точно их не купили?

– Точно, – ответил он. – Почему я и разбудил тебя в такую рань. Чтобы тебе это все сказать.

– Что? – Она приподнялась на локте.

– Думаю, те ребята велели луканам сдать назад, потому что они медиамагнит. Не столько сами по себе, но добавь чего-нибудь до кучи, журналюги слетятся со всех сторон. Или если они делают что-нибудь необычное, например уходят по доброй воле, – это тоже тема для новостей. Ваши пиарщики более или менее успешно выводят вас за скобки, но все равно вокруг ухода луканов шума много.

– Зачем конкурентам нужно, чтобы луканы ушли?

– Чтобы не было лишнего внимания, когда по городу вдарят всерьез, – сказал Томми.

– Это как?

– Безбаши. Вагон и маленькая тележка. Транспорт, личный состав. Информаторы Грифа говорят, сюда направляются два больших конвоя. Колонны белых фургонов. А двоюродный брат Бена Картера сейчас на бывшем участке Пиккета с большим подразделением безбашей. Он сказал Бену, что, по слухам, их сегодня перебросят в город – окончательно разобраться с недобитыми мерзавцами из наркоимперии Корбелла Пиккета. Которую, оказывается, уничтожили они, а не твой бдительный братец, его лучший друг и протез от ветеранской администрации.

– Они едут сюда?

– Вот именно.

– А мы – недобитые мерзавцы?

– Бинго!

– Они настолько продажны?

– В нынешнем мире – да. По крайней мере в последние двое суток. Однако не тебе удивляться – ты владеешь долей в организации, которая первая начала массово скупать госчиновников.

– И что будет, когда они сюда придут?

– Мы окажем сопротивление при аресте. Вне зависимости от того, как поведем себя на самом деле, скажут, что мы сопротивлялись аресту. Штабель из черепицы от умных снарядов не защитит – их создавали именно против таких доморощенных укреплений при уличных боях. Потолок здесь – одно название, да и в любом случае у безбашей есть ударные дроны. В бункере они бы нас точно так же достали. Плюс ребята Бертона по жизни не склонны расходиться миром.

– Почему это происходит именно сейчас?

– Гриф считает, оба кулака на самой верхней части биты, дальше некуда. Конкуренты купили человека, который отдает приказы безбашам, и над ним уже нет никого, кого могли бы купить вы.

– А если Гриф напрямую выйдет на Гонсалес?

– Как я понимаю, уже вышел. Если не напрямую, то сильно близко. Но это политика, и расклад такой, что с безбашами даже президент ничего поделать не может.

– Когда они будут здесь?

– К вечеру, но они обычно начинают операции после полуночи.

– Ты можешь встретить их и помочь им наводить порядок, Томми. Я не понимаю, зачем тебе лезть в петлю вместе с нами.

– Иди в жопу, – добродушно ответил Томми. – Хочешь буррито? Я тебе принес.

– А почему я запаха не чувствую?

– Я попросил упаковать в два пакета, чтобы не испортить форму. – И Томми сунул руку в большой боковой карман куртки.

109. Черные шелковые бабочки

Он пытался спать на гранитной скамье в огромном холодном зале голосовой почты Даэдры, откуда постоянно отправлялись поезда – а может быть, мобили – и гулкие голоса неразборчиво объявляли пункты назначения. Свет пульсировал.

Недертон открыл глаза. Он лежал на кожаных подушках в куполе. Из темноты гаража – новая вспышка света. Он сел, протер глаза.

Следующая арка зажглась над Оссианом и Тлен. У Оссиана в вытянутой руке – темная одежда на плечиках. Тлен, мрачная, впрочем не более обычного, в чем-то вроде шоферской униформы. На жесткой куртке – застежки-клеванты из черного шелкового шнура, словно рельефные бабочки. На голове большая фуражка, как у советского коммодора, блестящий козырек закрывает глаза.

Недертону вспомнились слова Флинн про Грифа и Лоубир. Ум за разум заходит, подумал он, дивясь и самому выражению, и тому, как редко с ним такое случалось, если случалось вообще. Вот и сейчас у него ум не заходил за разум от мысли, что Гриф и Лоубир в каком-то смысле один и тот же человек. И все же он радовался, что не родился раньше и у него нет второго «я» во времени Флинн.

Вспышка.

110. Ничего экстравагантного