Перевёртыш

Летом 1950 я закончил аспирантуру и получил назначение в какую-то закрытую систему на Урале (потом я узнал, что эта система была связана с работами в области атомной энергии, которые тогда шли полным ходом).

Назначение требовало соответствующего оформления или, говоря проще, получения допуска к секретным работам. Из-за этого два месяца я проболтался без работы и без копейки денег и с отчаяния написал письмо в Минздрав с просьбой направить меня в Институт "Микроб", близкий мне по теме диссертации. Вопреки опасениям, просьба быстро была удовлетворена. Я был принят в институт как и. о. младшего научного сотрудника, а в декабре там же защитил кандидатскую диссертацию, посвященную обмену аминокислот у вульгарного протея (так по-русски называется одна из очень распространенных бактерий), став после этого уже младшим научным сотрудником. Опять-таки, благодаря Рубину мою жену сделали ассистентом в клинике его отца. Это еще раз подтверждает, что мир не без добрых людей.

Через два года после защиты диссертации я стал старшим научным сотрудником и очень быстро получил соответствующее звание (аттестат ВАКа). Я сразу "разбогател" и, одолжив недостающие деньги, купил себе мотоциклет (один из самых дешевых), но мне не повезло и я вскоре разбился, наскочив в темноте на грузовик; после этого я стал "хромать на обе ноги", как я не раз позднее позволял себе писать в анкетах, в графе "особые приметы" ("компетентные товарищи" рассматривали это как чудачество с моей стороны).

Поскольку биохимия чумного микроба тогда совершенно была не изучена, темой докторской диссертации я избрал все тот же азотистый обмен. Работал я в общем много и собрал материал уже к 1955 году. Помимо чумы мне приходилось иметь дело с туляремией и бруцеллезом, в результате чего в 1952 году я заразился последним и пару месяцев пролежал в больнице. В то же время в возрасте 72 лет умерла бабушка, на похоронах которой из-за болезни я не смог быть. За несколько лет до этого я перенес малярию. Ею до и во время войны в Саратове болели очень многие (может быть еще и поэтому мои родители каждое лето увозили меня из Саратова, подальше от Волги, красоты которой по-настоящему с мог оценить намного позднее и о которых даже не предполагал).

Тут надо отметить, что с конца 40-х годов началась новая волна репрессии. По "Ленинградскому делу", в частности, была арестована сестра моего друга Юры Демидова, о судьбе отца которого (парикмахера) я упоминал. Юра в то время работал следователем под Саратовом и его тут же уволили из милиции. Несколько лет затем, вплоть до "хрущевской оттепели", ему пришлось болтаться по области в роли лектора Общества по распространению знаний. Однако, несмотря на все невзгоды, он не пал духом и в последующем стал крупным криминалистом — профессором и полковником милиции.

В 1948 году я присутствовал на открытом партийном собрании, посвященном сессии ВАСХНИЛ. Основным "козлом отпущения" на нем стал проф. Лунц, оказавшийся "ярым проводником менделизма-морганизма" и последователем учения Гегеля. Об этом он сам сказал, в ответ на вопрос председателя собрания проф. Поповьяна, специально присланного в Саратов на должность ректора Мединститута "для наведения порядка": "Кто Вы, профессор Лунц?".

Об всем этом я говорю здесь потому, что вся моя работа над обеими диссертациями проходила под флагами разных постановлений, не учитывать которых при написании диссертаций было нельзя. Тут были и постановление Павловской сессии (оппонент заставил меня вставить упоминание о "нервизме" в работу по биохимии одной из бактерий!), и борьба с космополитизмом (что, как ни парадоксально, очень "помогло" при оформлении кандидатской диссертации, так как новой иностранной литературы в Саратове почти не было и в прежние времена из-за этого диссертацию могли бы "завалить"), и "учения" таких "корифеев" науки, как старая большевичка О. Б. Лепешинская ("Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме". М.,1950), её последователь Г. П. Калина ("Развитие микробных клеток из доклеточного вещества". Киев,1954), и проходимец от науки Г. М. Бошьян, проповедовавшей возможность превращения кристаллов солей в бактерии, вирусы и даже… антитела, и наоборот. Но особенно пагубно отразилась "лысенковщина". Если какие-то факты не укладывались в её рамки, их надо было трактовать "как требовалось" или отбрасывать. Дело осложнялось тем, что ярыми приверженцами Лысенко, во многом способствовавшими его дальнейшему расцвету, был ряд сотрудников Института "Микроб", во главе с Г. Н. Ленской и моим шефом проф. Н. Н. Ивановским, а также небезызвестный Н. Н. Жуков-Вережников, создавшие "теорию о переходе возбудителя чумы в псевдотуберкулез". С одной стороны, многие понимали абсурдность всей этой чертовщины, а с другой, — должны были осуждать и разоблачать любые "вражеские нападки" на эти "прогрессивные теории". Царила атмосфера фарисейства, отгородиться от которой как члену партии мне было трудно.