Перевёртыш

Беря на себя смелость судить об эффективности работ по Проблеме в целом, я должен сказать, что она не оправдала ни надежд, ни колоссальных материальных вложений. По существу ничего примечательного сделано не было, если не считать отдельных, непринципиальных результатов. И вина за это лежит на бездарном руководстве, на отношении к Проблеме лиц, возглавлявших привлеченные ведомства, которые стремились урвать от неё как можно больше и думали только о собственных амбициях.

Уже к концу моего пребывания в Оболенске было принято решение прекратить работы по туляремии, так что мои труды пропали напрасно. Что касается других направлений, то об их истинной судьбе я ничего не знаю. Правда, потом кое-что было опубликовано и предано гласности, чтобы хоть как-то объяснить широкой научной общественности особый статус институтов Организации п/я А-1063 и работу с особо опасными инфекциями. В изменившейся политической ситуации в стране дальше скрывать все это стало невозможно. Однако подавляющая часть полученных результатов и разработанных методик, которые могли бы теперь оказаться полезными и послужить основой для дальнейших исследований, так и осталась недоступной даже для авторов, а многие работы были уничтожены при подготовке к международным инспекциям.

Опять в Москве

Oleum et operam perdidi (Плавт)

Имеется в виду труд, не достигший цели.

Может возникнуть вопрос, почему все же я отказался от перевода во ВНИИсинтезбелок, в котором мой отдел, к тому времени снова превратившийся в лабораторию, существовал уже 14 лет? Однако однозначно ответить на него не так легко.

Я уже говорил, что пора расцвета лаборатории пришлась на конец 70-х годов, во время "царствования" В. Д. Беляева и моего пребывания в должности начальника отдела Межведомственного совета. То и другое представляло мне большие возможности для работы, включая валютные ассигнования на приобретение современной аппаратуры, необходимой для занятий молекулярной генетикой. В итоге я был оснащен тогда достаточно хорошо, если сравнивать со многими другими микробиологическими лабораториями, и мог проводить исследования на должном уровне. Кроме того, моя лаборатория была нужна Организации п/я А-1063, поскольку лабораторная база в её системе только начала создаваться. Однако с приходом к власти Рычкова и моим переводом во ВНИИ ПМ положение резко изменилось. Денег для приобретения импортных оборудования и реактивов я уже больше не получал.

Были и другие причины. Главная заключалась в том, что с появлением новой лабораторной базы Режим стал настаивать на прекращении специальных работ во ВНИИсинтезбелке и перенесении их во ВНИИ ПМ, где, с их точки зрения, было меньше возможностей для утечки информации.

У руководства ВНИИсинтезбелка "экстерриториальность" моей лаборатории всегда вызывала раздражение; недовольство вызывало и особое положение моих сотрудников. К тому же во ВНИИсинтезбелке не могли понять, чем же я все-таки занимаюсь и почему не оказываю помощи заводам БВК, роль научного идеолога которых он играл. Давление на меня в этом направлении особенно возросло после смерти В. Д. Беляева.

Началось неуклонное уменьшение численности отдела, в результате чего за несколько лет она сократилась более чем в три раза и отдел снова превратили в лабораторию именно по этой причине.

Положение лаборатории особенно пошатнулось с приходом Быкова, который, подобно Уракову, считал, что она "отвлекает" меня от дел во ВНИИ ПМ. При этом Быков игнорировал тот факт, что большинство крупных московских деятелей занимало по многу должностей, часто, в отличие от меня, получая за это зарплату или иную выгоду.

Чаще одного раза (редко двух раз) в неделю в лаборатории бывать я не мог в течение всего пребывания во ВНИИ ПМ, т. е. почти шести лет. Это не могло не отразиться на её работе. К тому же часть сотрудников, боясь гнева начальства, потихоньку начала заниматься тематикой института, которая меня совсем не интересовала. На этой почве начались столкновения с сотрудниками и склоки между ними; у меня было 6 или 7 "старших", каждый из которых считал себя потенциальным заведующим лаборатории.

Некоторое оживление в работу лаборатории внесло празднование её. десятилетия (1983 год), но эйфория от юбилея быстро прошла и начались будни с неясными перспективами.

Когда, после перевода в Москву, я попал в свою лабораторию во ВНИИсинтезбелке (у меня была слабая надежда, что она за мной все-таки сохраниться) и увидел полнейший развал, всякие колебания меня оставили; я понял, что лаборатория для меня потеряна. Начинать новую борьбу, не имея крепкого тыла, я уже не мог. Я повернулся и ушёл. Как это бывало не раз, никто меня не остановил и не стал переубеждать. Больше ни с кем из этой лаборатории я никогда не встречался.