Перевернутая страница

Апатия накрывала меня с головой, не оставляя сил к сопротивлению судьбе. Я потянул за тесемки и приоткрыл папку. Внутри лежали пожелтевшие листы на вид довольно плотной бумаги, покрытые рукописными строками. Бросались в глаза жирные пятна в тех местах, куда чаще всего попадает указательный палец для перелистывания и большой палец для удержания листов. Надписи были сделаны чернилами и, судя по меняющемуся нажиму в почерке, не металлическим, а гусиным пером.

Небритыш не унимался. Он развел руки в стороны и с доморощенным сарказмом посмотрел на меня:

– Мужик, ты что, не врубаешься? Я тебе рукописи самого Пушкина притаранил. Двадцать тысяч, и они твои. Радуйся!

Он осклабился, демонстрируя свои довольно непривлекательного вида желтоватые зубы.

Антиквар встал со своего стульчика и протянул ко мне руку:

– Позвольте взглянуть?

Мой мозг сделал стойку: «Против кого в этом акте спектакля играет антиквар? Если против меня, то дело плохо. Если против небритыша, то это может существенно облегчить мое положение, и этим стоит воспользоваться».

Небритыш повернулся к нему и оттолкнул его руку:

– Не вам предлагают, нечего ручонки зря тянуть. Я этому товарищу желаю продать. Он мне симпатичен. А ты отзынь в сторонку, прикинься ветошью и не размахивай тут своими граблями.

Щека антиквара нервно дернулась, но он промолчал и испепеляюще посмотрел на небритыша. Правда, небритыш в этот момент уже с подобострастием взирал на меня и был не в состоянии оценить эмоциональную реакцию антиквара. Небритыш покровительственно и одновременно угодливо мне улыбнулся. Улыбка была какой-то гаденькой. Я непроизвольно поморщился. Небритыш тут же отреагировал, в его голосе послышалась жалостность и обиженность:

– Мужик, ну ты чего? Недорого ведь прошу. Это же рукопись Пушкина. А Пушкин – это наше все.

Я хрипло кашлянул. Небритыш расплылся в улыбке:

– Ну что, по рукам?

Мне ничего не оставалось, как корчить из себя серьезного человека. Для приличия я перевернул несколько листов в папке и стал завязывать ее тесемки. В голове проползла мысль: «Да пошло все лесом. Отдаю эту дурацкую папку и уношу отсюда ноги».

Наблюдая, как я завязываю тесемки, небритыш радостно потер руки:

– Давай бабки, и мы это дело обмоем.

Я устало выдохнул ртом воздух и протянул ему папку:

– Премного благодарен, я обойдусь.

Глаза небритыша суматошно забегали, он растопырил ладони веером:

– Мужик, ты чо, не врубаешься? Смотри, это я только сегодня такой добрый. Завтра цена будет другая.

Я хмуро смотрел на небритыша, протягивая ему папку. Папку он оттолкнул мне назад. Уйти, как я предполагал, не получилось. Небритыш прижал ладони к груди и с наигранным трагизмом прорычал:

– Мужик, ну ты меня удивляешь. Обойдется он. Ты тут горбатого-то не лепи. Я калач тертый.

Небритыш, чуть согнувшись, метнулся ко мне и приобнял меня за плечи:

– Поторговаться хочешь? Это понятно. Только совесть имей. Меня на мякине не проведешь.

Я движением плеча стряхнул его руку, немного отодвинулся и твердо повторил:

– Я обойдусь.

Я снова попытался вернуть папку. Но небритыш, видимо, осознал, что пока папка у меня в руках, разговор не закончен и для него еще не все потеряно. Он вихляющей походкой отошел на пару шагов и резко обернулся ко мне. Некоторое время он заглядывал в мои глаза, надеясь найти в них сочувствие и понимание. Наконец он обиженно забормотал:

– Вот и делай после этого людям добро. Думал, вот возьму и помогу хорошему человеку. Сохраню раритет исключительно для него. А ему, этому хорошему человеку, без разницы. Плевать он хотел и на тебя, и на твои душевные порывы, и на твое доброе дело. Так, что ли?

Глаза небритыша уже смотрели сурово и жестко. В уголке его обиженного рта повисла капелька слюны.

Я уже облегчено вздохнул, надеясь на легкую развязку. Казалось, все, сейчас обиженный небритыш заберет свою папку, и я свободен. Но не тут-то было. Лицо его озарила радость.

Обиду, как тряпкой, стерли с его лица, в глазах сверкнул азарт и добродушие. Он развязано хлопнул себя руками по ляжкам:

– Ну ладно, хорошо. Так и быть, давай скину цену. Восемнадцать тысяч и баста, рукопись твоя.

Он резко рубанул рукой по воздуху и быстро стал мотать головой:

– И баста, баста, баста.

Он поднял глаза и с надеждой воззрился на меня. Я оставался непреклонен. Вернее сказать, моя непреклонность была результатом моего катастрофического безденежья. Наличности у меня был абсолютный ноль. А точнее, легкий минус, я же еще был должен антиквару двести пятьдесят рублей. Да и потребности в рукописях Пушкина я в себе не ощущал ни в малейшей степени, ни на йоту. Зачем они мне и что мне с ними делать, я не представлял, хоть убей. Побаловать свое самолюбие дорогим раритетом? Как-нибудь обойдусь. Похвастаться знакомым? Боже упаси, мои приятели и близкие и так были не в восторге от моей жизненной сметки и практичности. А тут еще и это. Не стоит их травмировать моими новыми заскоками. Иначе они окончательно утвердятся во мнении, что я точно не самый умный персонаж известной пьесы господина Мольера.