Переведи меня через Майдан...

— Тогда поговорим о деталях. Насколько серьёзен материал?

— Ерунда, хотя подпортить репутацию товарищу комсомольцу может.

— Кто на СТВ работает над фильмом?

— Мне не известно. Наши материалы пока не отправлены.

— Через кого они пойдут?

— Пупко Леонида Сергеевича. — начальника штаба Яценко, зятя нынешнего президента, моментально отметил Синчук.

— Ориентировочные сроки доставки?

— Максимум послезавтра.

— Время выхода фильма?

— Непосредственно перед вторым туром голосований.

— Второго тура может и не быть.

— Будет, Стас. Именно потому Козаченко и связывался с твоим руководством, что будет.

— А после Козаченко обвинил их в покушении на его жизнь. Стреножил по полной программе. — Синчук прислонился к стеллажу. — Козаченко встречался с Тимощуком непосредственно перед отравлением. В тот самый день.

— О чём шла речь? — вскинулся Медведев.

— Насколько я понял, Козаченко перетягивал Тимощука на свою сторону. Обещал, в случае победы на выборах, расширение полномочий для руководства службы.

— Что Тимощук?

— Практически, дал согласие.

— Как это практически?

— На словах. Но подписывать бумаги, как того хотел Козаченко, отказался.

— Деньги ему предлагали?

— Кажется, нет. Да Тимощук бы и не стал мараться с таким делом, как взятка. Не того полёта птица.

— Больше встреч не было?

— Нет. По крайней мере, мне не известно.

— Стас. — Медведев отложил две книги из беллетристики про вторую мировую войну. — Мы предупредили ваше руководство о покушении на Козаченко.

— Кого предупредили?

— Пупко. Но тот не отреагировал. Или не успел отреагировать. Предупредили в день отравления.

— Кто отравил, известно?

— По нашим данным, человек из штаба оппозиции.

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что сказал? — Синчук быстро бросил взгляд по сторонам.

— Да. Информация пришла из Европы. Там тоже знали про отравление. И молчали. А может, и сами его спланировали.

— Нелогично. Они «ведут» Козаченко. Его смерть им невыгодна.

— А кто говорил о смерти? — Медведев продолжать не стал. Стас и так всё понял.

— Предположим, так оно и было. А если Пупко не при делах? Просто, ваш человек никого не предупредил? Отчитался липой? — неожиданно спросил Синчук. — Ему верить можно?

— В том-то и дело, что нет. — вынужден был признать Медведев. — Кстати, идея с фильмом принадлежит тоже ему.

Синчук недовольно повёл головой:

— Странное стечение обстоятельств. Не находишь?

* * *

Андрей Николаевич прошёл по коридору вместе с Сергеем, никого не встретив на пути: охрана поработала неплохо.

Палата, в которую положили мать, была рассчитана на двоих, однако, она в ней находилась одна. Женщина лежала в кровати, видимо дремала. Возле неё возвышалась капельница. По прозрачной трубке в вену на руке больной медленно перетекала бесцветная жидкость.

Андрей Николаевич присел на стульчик, стоявший возле кровати. Взял руку матери в свою ладонь. Сейчас, в данную минуту, он не знал, как себя вести. Там, на трибуне, перед многотысячной аудиторией, он спокойно мог найти любые слова, будь какие аргументы. А здесь, всего перед одним человеком, потерялся. А собственно, стоило ли что-то говорить? Там, на площадях, для окружения и толпы он был оратором, революционером. А для неё как был, так и останется на все времена Андрейкой. Которого она однажды, всего один раз в жизни выпорола. Которого, со слезами и с гордостью провожала в армию. С которым не разговаривала полгода, после того, как он развёлся с первой женой.

Нет, мужчина, сидящий перед больничной койкой, не вспоминал сейчас жизнь. Он просто сидел и держал морщинистую руку матери. И ему очень хотелось держать её не в больничной палате, а дома. Домой, господи, как хочется домой. Почему именно здесь пришло желание уехать к себе в село, в свой дом, к своим родным, близким? Завтра, да нет, сегодня, спустя несколько часов, желание забудется. Даже раньше, как только он покинет больницу. А так не хочется, чтобы это неожиданное чувство, покинуло его. Сейчас оно связывало их с матерью. А после, связь пропадёт. Исчезнет.

Сергей за спиной шморгнул носом. Здоровый мужик, а слёз не может сдержать. Козаченко склонил голову ещё ниже. А почему братишка их должен сдерживать? Он имеет право на слёзы. Это он просидел рядом с мамой, также держа её руку, когда той стало плохо, после известия об отравлении старшего сына. Когда мы маленькие, то со всеми болячками бежим к маме. И она делает всё для того, чтобы боль утихла. Мы уезжаем из дома, и уже другая женщина успокаивает наши страдания. Мы отдаляемся от матерей. А они ждут. Молча. Терпеливо. Радуясь каждой весточке. И вот теперь мать узнала о боли сына по телевизору. От совершенно посторонних, незнакомых людей. И сердце не выдержало. И может, было бы всё иначе, если бы как в детстве, упасть маме в колени и плакать, плакать. И тебе бы стало легче, а её сердце обязательно бы успокоилось, оттого, что она рядом, и может прикрыть тебя, спасти.

Поздно. Больница. Капельница. Одна в палате на двоих.

Плачь, Серёжа, плачь.

* * *