Переведи меня через Майдан...

— А тебя никто и не спрашивает, «за» ты, или «против». — Яценко встал, тем самым давая понять, что, так и не дождавшись Резниченко, самостоятельно принял решение, а значит, беседа подошла к концу. — Дорасти сначала. Или думаешь, мне просто так давалось твоё продвижение по службе? Всё, решено. Моя задумка тебе понятна, остаётся отработать детали. Вот ими и займись.

* * *

Огонь в камине почему-то не грел, хотя хозяйка дома расположилась в кресле рядом с ним. Или это казалось, что не грел. В последние дни все чувства сместились. Точнее, произошла самооценка. Катерина Викторовна Богун — Козаченко задумчиво смотрела на пламя. И одна мысль не давала ей покоя: а стоило ли то, чем сейчас занимался её супруг, победы? Там, за океаном, всё намного проще. По крайней мере, есть уверенность в будущем. А здесь? Её отец, украинец, после окончания войны, после освобождения из плена, решил остаться на западной территории Германии, оккупированной американскими войсками. Вскоре после войны перебрался в Штаты. Женился на такой же беженке Советов. Скучал по родине. Но чтобы вернуться? Такого у него и в мыслях не было. Говорил, Сталин пленения не простит. Так оно бы и было. Об этом она узнала из университетских программ. И не только из них…

Дома родные говорили только на украинском языке. Катя, или как её называли в колледже, Кэт, посещала вместе с родителями католическую церковь. С детства слышала от отца всё хорошее о её прародине, и всё плохое об её руководителях — коммунистах. Потому, ничего не было удивительного в том, что когда Кэт перешла старший, последний курс, активно начала заниматься в «Спилке молоди Украины». Как смеялся их руководитель, Гарри Доровиц: американский аналог советскому комсомолу. После колледжа университет, работа в госдепартаменте, поездки в Киев, на историческую родину. Отец радовался за неё и завидовал. А она не понимала: почему? По сравнению с родным Чикаго Киев казался большой, недоразвитой деревней. У большинства женщин наблюдалась странная, отличительная от американок черта: при поездках в метро надевать самые дорогие наряды и украшения. Тем самым, привлекая к себе уголовные элементы. Впрочем, и сами женщины не шли ни в какое сравнение с американскими. Какие-то хмурые, злые, старые… Это было в восемьдесят девятом году. С тех пор мало что изменилось. Да оно и не может поменяться, если те же самые «women» хотят выбрать президентом не её мужа, а малообразованного мужика Яценко. Женщина нервно рассмеялась. Вспомнила, как супруг во время ужина, рассказывая о том, как премьер, имея научную степень экономиста, оказался безграмотным человеком, и в анкете кандидата на пост президента, которую обязательно следует заполнить лично, написал «проффесор», допустив две грамматические ошибки. Козаченко показывал в лицах выражение физиономий комиссии, которая принимала анкету, а после заливисто хохотал. А для неё был непонятен его смех. Что может быть смешного в том, что недалёкий, необразованный человек собирается руководить государством? Что может быть смешного в том, что над страной в пятьдесят миллионов человек встанет недоумок, с примитивным воспитанием, и не менее сложным строением головного мозга?

Катерина Викторовна укрыла ноги пледом. Воспоминания сплошным потоком хлынули в её сознание.

В семидесятых, когда она в первый раз прилетела в Киев, первое, что её потрясло, были очереди. Люди стояли в очередях за всем. За колбасой и мясом. За колготками и туалетной бумагой. За мебелью, и за росписью в загсе. Всё, на что только можно было придумать очередь, она была. С тех пор, конечно, кое-что изменилось. Пропали столпотворения в продуктовых магазинах, в автосалонах, и во многом благодаря её мужу. Но этого, почему — то, никто не замечает. Или не хочет замечать. Даже наоборот, все стремятся вернуться в ту глухую, жестокую действительность, которая их унижала и давила.