Пересуды

Назавтра я помогал Декерпелу расставлять по местам новые книги. Он указывал, куда их ставить, а я расставлял по алфавиту. Большинство книг было из серии «Сделай сам». «Мастерство, несущее радость», «Полистирол в деревенском доме», «Как работать с разными сортами глины».

Я наблюдал за этим спокойным горбоносым человеком с парализованной щекой.

Несколько раз он небрежно заглядывал в почтовый ящик.

Я спросил минеера Феликса, можно ли мне отлучиться, навестить Камиллу, он зевнул и постучал по своему «ролексу».

— Только если вовремя вернешься, — сказал.

— Финальный аккорд много времени не потребует, — встрял Декерпел.

— Презерватив не забудь, — озаботился Ваннесте.

— Куда ты идешь? — спросила Рита.

— В больницу.

— Надеюсь, не для того, чтоб починить свою пипиську? — спросил Ваннесте.

— Нет. К счастью, нет.

Камилла лежала в палате на двоих в Университетской Клинике. Я бывал там по нескольку раз в неделю, но всегда с трудом находил ее палату. Я думал, глупо спрашивать дорогу к палате 81.

Дверь оказалась открыта.

Как всегда в последнее время, у нее сидели родственники. Они знали меня, но здоровались сквозь зубы. Я не знал, надо ли поздороваться с ними за руку. Лучше бы нет. В присутствии Камиллы это могло выглядеть так, будто я пришел выразить им свои соболезнования.

Одна из родственниц, жутко толстая, сказала с голландским акцентом:

— Ты б хоть халстух надел. Што подумают о нас дохтора и пэрсонал?

Родственники расположились на двух стульях в ногах постели Камиллы и на пустой кровати рядом.

Камилла тяжело дышала. Ее брови были обриты, вместо них нарисованы черные тонкие линии. Она стала похожа на скелет со вздутым животом.

— Дружочек, — сказала.

И закурила сигарету с ментолом.

— Камилла, — сказала толстуха, — может, не надо? Доказано, что курение вредно, почему бы не писать об этом на пачках?

Камилла глубоко затянулась, выпустила дым в ее сторону. Сдвинулась на постели поближе к подушкам, чтобы удобнее сесть, и оглядела родственников.

— Еще три дня, — сказала.

Я сказал ей, что купил пластинку «Blue Eyes» Элтон Джона. Она хотела, чтобы эту музыку играли на ее похоронах. И «Мадам Баттерфляй».

— Спасибо, дружочек, — сказала.

— Я старался.

Вдруг родственники поднялись все разом, как по команде. В палате стало очень тесно. Один из них, агроном, если я верно помню, сказал:

— Ладно, нас стало слишком много. Если ты не против, Камилла, мы придем завтра.

Камилла курила, тяжело дыша.

— Да. Приходите.

— А вы тут пока всласть посплетничаете, — добавил агроном.

— О нас, — сказала одна из женщин, наверное, его жена.

— Вы лучше послезавтра приходите, — сказала Камилла.

Родственники выбрались за дверь.

Зашла медсестра, сказала, что хочет помыть Камиллу.

Камилла попросила:

— Подожди пока.

Я сидел на пустой кровати.

— Посмотри-ка в тумбочке. Сережки на месте?

— Да.

— А золотые кольца?

— Тоже.

— Лус уже нарядилась в черное. Не хватает только шляпки с черной вуалью, для пущего эффекта.

— Как ты, Камилла?

— Дружочек, я же сказала — еще три дня. Еще три дня мучиться. Круассаны мне делают на маргарине. И ни грамма соли.

— Это потому, что тебе нельзя, чтобы вода задерживалась.

— Дружочек, будь добр, принеси мне завтра три или четыре пакетика соли.

— По сколько граммов в пакетике?

— Ты с каждым днем глупеешь. Пакетики, как в самолете.

— Я никогда не летал в самолете.

Она снова закурила.

— У тебя золотое сердце, дружочек, за что я тебя и люблю. — Она потушила сигарету о пластиковый поднос на ночном столике. Повернулась на живот и захрапела.

Я не стал уходить. Мне не хотелось возвращаться в магазин. Мне не хотелось попадаться на глаза Декерпелу. Некрасиво читать чужие письма, хотя, думаю, можно, если это поможет раскрыть преступление.

Камилла теперь не храпела, а тихо попискивала, как кошка Карамель, когда ей что-то снилось.

Потом послышалось бульканье и у нее на губах появилась пена. Я вытер ей губы своим носовым платком. Она вцепилась в платок беззубыми деснами и вырвала его из моих пальцев. И спрятала лицо в простынях.

Минут через десять взяла с ночного столика погасшую сигарету, и снова закурила, и сказала:

— Привет дружочек, — как будто еще не видела меня сегодня.

Она почмокала губами. Я влил ей в рот полбутылки газировки. Она отрыгнула и засмеялась, широко открывая рот, я смотрел на голые серо-розовые десны, где когда-то росли зубы.

— Я часто вспоминаю твою маму, — сказала. — Мы, правда, почти не общались, у нас с ней были, так сказать, разногласия, если честно, повздорили мы из-за пьянства. Моего пьянства, твоя мама не пила. Но я никогда не могла и до сих пор на могу ей простить того, что она не настояла, чтобы врачи тебя как следует проверили, когда ты разбился. Мне показалось, она готова была к наказанию и считала твое падение и то, что с тобой стало, Божьей карой.

— Карой. За что?

— За прошлые грехи, — сказала.

— Пошла ты в жопу.

Снова у нее на губах выступила пена, но она ее проглотила.