ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

Важно знать, что плоды миссии могут стираться. В духовной жизни однажды достигнутый успех может быть утрачен. Так и во внутренней жизни отдельного человека, так и в жизни народа и народов. Если и в самом деле апостол Андрей ходил по Днепру и поднимался до Валаама — то придется признать, что его семена тут не взошли. От якобы основанных им местных христианских общин не осталось и следа. И через тысячу лет, когда пришло время крещения Руси, пришлось священников везти издалека, с Балкан, а не созывать из лесов хоронившихся там апостольских учеников… Вся центральная и западная Европа, Северная Африка и Ближний Восток говорят о том, что целые народы могут утрачивать некогда принятое ими православие. Где церкви, управлявшиеся святителями Василием Великим[961] и Григорием Богословом, блаженным Августином и Киприаном Карфагенским?

Так что православный миссионер в отличие от идеолога православизации должен исходить из не-обреченности русского народа на возвращение к православию. Это — не очевидность и не неизбежность, а очень трудный путь, который может и оборваться…

— Миссионерский застой?

— Да, и причем уже давний. Еще в четвертом веке святитель Григорий Богослов сказал о постыдности нашего молчания: «Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу. Хотя мы поставлены быть учителями блага, мы являемся мастерской всех зол, и наше молчание кричит»[962].

— Есть ли устав и канон миссионерства?

— Нет.

— Ну, а если бы был «миссионерский типикон», вы бы точно его исполняли?

— Это смотря, когда и кем такой «миссионерский типикон» был бы составлен.

Апостольский — стал бы исполнять. Точнее — если бы он был написан апостолом Павлом. А вот к миссионерским заветам апостола Петра по причинам, известным любому историку миссии (см. Галл 2:14), отнесся бы уже более вдумчиво и осторожно[963].

Если этот типикон был бы написан святителем Николаем Японским — стал бы[964]. А вот миссионерский устав, написанный святителем Димитрием Ростовским, боюсь, был бы слишком ориентирован на задействование «административного ресурса».

«Наставления священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру», написанные святителем Иннокентием Московским в 1840 году[965], очень хороши, но мало подробны. Некоторые же его советы полагаю совсем неочевидными. Например, он советует начинать беседу с Ветхого Завета, закона Моисеова и затем переходить к Евангелию. Мне ближе метод преподобного Maкария Алтайского, который советовал прямо с Евангелия и начинать. Будь моя воля — я бы вообще запретил издавать книги Ветхого и Нового Заветов под одной обложкой. Слишком много людей, честно читая Библию с первых страниц, погрязали в подробностях древнееврейских войн и теряли интерес к Библии вообще… В конце концов, даже Евангелие древние миссионеры переводили поначалу не полностью, а лишь наиболее значимые «воскресные чтения» (Апракос). И каждая отдельная книга Писания (или группа книг) издавалась на отдельном свитке. При нынешней же манере издания Писаний главное — Евангелие — теряется где-то между сложностями Ветхого Завета и неудобопонятностью Апокалипсиса.

Много доброго я нахожу в «Мыслях о способах к успешному распространению христианской веры» преподобного Макария Алтайского[966]. Но ряд страниц этой его книги помечены утопическим азартом. Печать аракчеевской эпохи очень видна. Только вместо солдатских поселений — миссионерские…

«Стены миссионерских монастырей имели бы самую правильную фигуру великого четвероугольника, и в самом центре его, с крайнею точностью изысканном, был бы поставлен соборный храм, окруженный широкою аллеею, а над вратами передними — колокольня с часами, которые возвещали бы звоном о непрерывном течении неудержимого, невозвратного, непрестанно в неизвестную вечность нас увлекающего потока времени, означая не только крупные, но и малые доли его — минуты.