Перестройка

«Суховей, сколько о нем сказано-пересказано, писано-переписано, — все разложено по полочкам в докторских и кандидатских диссертациях, а он тут как тут. Загудит, завоет, и хорошо, если летом, как сейчас, понесет он по полям светло-серую пыль перемешанную с мелкой соломой или половой, а если весной? Страшное бедствие на Дону — суховей! И лесными полосами защищались, что только ни придумывали, — ничего не помогало. А если и помогало, то не очень. Вода нужна, только вода может противостоять ему, поганому. А где она? Глубоко в земле». — Думал Петр, просматривая горизонт, откуда должен был появиться грузовик Павла.

А вода была, действительно, глубоко. Когда буровики сказали, на какой глубине есть большое озеро, Петр с Павлом, подсчитав стоимость бурения скважины, за головы взялись. Все продать, и того не хватит! Значит, нет иного выхода, как пока брать верхнюю воду из колодца. А ее нещадно мало.

«А солнце палило,

А ветер гулял

И нес по полям он пылюку, — вспомнил Петр стихи Павла. — Да, действительно,

Если б ты знал,

Тебя удавил бы, гадюку!»

Но на горизонте что-то запылило густой, почти черной пылью, и из балки вынырнул грузовик, а за ним, метрах в двухстах, светлая легковушка. Ветер сносил пыль в сторону, поэтому автомобили хорошо просматривались.

«Что за чертовщина, кто это к нам пожаловал? — подумал Петр и даже протер глаза. Действительно, шло две машины: впереди «Урал» Павла с прицепом, а дальше — иномарка. Минут через пять машины, срезав угол, понеслись по золотистой стерне прямо к комбайну. «Урал» сходу заехал под рукав шнека выгрузки зерна, а иномарка остановилась в ста метрах, возле свежей копны. Из нее вышли двое: парень и девушка. В юноше Петр сразу узнал Егора. Выпрыгнув из кабины, он побежал в их сторону, а Павел, будто ни в чем не бывало, залез в кабину комбайна, запустил двигатель и стал наполнять грузовик зерном. Гудел и махал крыльями комбайн, скрежетал шнек, и мощной струей падало в кузов машины вызревшее зерно. Ветер тут же отвевал полову и нес ее над нескошенной полосой. А у иномарки обнимались братья. Но потом Егор побежал в сторону «Урала», прыгнул в кабину, проехал несколько метров, подставив под зерно прицеп. И вновь зашуршало, зашумело водопадом донское зерно о железный прицеп, и опустился низко к земле под его весом автомобиль. А через три минуты, храпя и фыркая дизелем, «Урал» пополз к проселку, ведомый «летчиком-вертолетчиком» — Егором Исаевым, а царь полей — «Дон-1500", стуча, гремя и рыча поплыл по загону и, уменьшаясь в размерах, окутанный пылью, уходил все дальше и дальше. А Петр со Светланой вели неспешный разговор:

— Надо же, вот тебе и Егорка, а нам — ни слова. Когда же это вы успели?

— А чего успели-то?

— Ну, все это: жениться, приехать к нам.

— А кто женился? Вы, что ли? Вы кто? Петр?

— Да, я Петр, а второй — Павел, я что-то не пойму, Егор в таких вещах не шутит, он же мне четко сказал: познакомься — жена!

— Ага, жена, только чья?

— Ну, вы даете! И когда же вы из города?

— Я из Воронежа, а Егор — не знаю, откуда. Он с неба свалился.

— Ну, ладно, потом разберемся. Вы кушать хотите? Есть молоко, мясо, хлеб. Я, например, ужас, как есть хочу.

— Нет, мы недавно возле могилок были, там всех помянули и покушали.

— А, понятно. А нам вот некогда даже могилки убрать. Как же вы узнали, где мы?

— Женщина одна показала.

— Возле нашей хижины? Это наша бабулечка, мы ее в городе подобрали, милостыню просила, а у нас прижилась. Ну и как вам тут? — говорил Петр, одновременно раскладывая на копне соломы хлеб, мясо, вытащил громадный термос,– может, молочка все же попробуете?

Светлана взяла большую алюминиевую кружку.

— Только чуть-чуть.

Петр брызнул из термоса густого жирного бледно-желтоватого молока.

— Очень хорошо! Красота! А хлеб какой! Сроду такого не ела! И где же вы его покупаете?

Петр чуть не подавился. Он прыснул, поперхнувшись, и засмеялся.

— Чего покупаем? Все свое, все сами делаем! Вот тут — зерно, там, дома, — уже мука, потом — опара, дрожжи, потом — печь и, наконец, хлеб. А молоко — это еще проще. А вы где родились?

— В тюрьме!

— Как? — опешил Петр.

— Очень просто — в тюрьме, папа мой там работает. Да вы не бойтесь, я не злая, наоборот, меня все ругают «за слабость характера», как они говорят.

— А кто эти — «они»?

— Так все наши: папа, мама, старший брат.

— А чья же вы тогда жена, если не Егора?

— Пока — ничья!

— А как же с Егором?

— Так я же вам говорю: еду я, мечтаю, как на пляже буду загорать, и вдруг, шлеп с неба, с огромным рюкзаком, прямо мне под колеса, и вот я здесь.

— Как в сказке! А я думал: вот дает Егор, такую красавицу отхватил! Везет же некоторым!

— Смотрите, молотилка едет!

— Это комбайн!

— Как же вас мамка различает, вы же совершенно одинаковые!

— А по зубам. У Павла — тридцать шесть, а у меня — тридцать восемь!

— Ну, да, так я и поверила!

С шумом, скрежетом и писком приближался комбайн.

Глава двадцать вторая

— Егор звонил, — сказала малая Оксана, — по-моему, он уже там, на Дону.