Перестройка

— Совсем по-военному, Егор Исаев! Ладно, Егор Исаев, меня зовут все Светлячок или, просто, Светлана, так вот я сейчас, буквально через полчаса, должна заехать за одним субъектом, и мы с ним едем на море. Куда, не имеет значения. Так вот я предлагаю к «субъекту» не заезжать, а вы и будете моим «субъектом», или «мы женатые»?

— Нет, «мы не женатые», но я еду работать, строить дом, правда, там море недалеко, но нам будет не до моря.

— Так это же отлично! Кирпичи таскать, раствор месить! Ура! Я о таком и не мечтала!

— Это вы сейчас так, а через день-два запоете. А сколько вам лет, если не секрет?

— А сколько бы вы дали? Давайте на «ты», не люблю я «выкать».

— Давай. А дал бы я вам, этак, лет двадцать.

— Обижаешь, начальник, мне всего-то недавно восемнадцать стукнуло.

— А отчего такой жаргон?

— Так я в тюрьме выросла.

— Как в тюрьме?

— Да не в прямом смысле, папка мой — начальник тюрьмы. Так что, ты со мной поосторожнее. Ну, так как насчет моего предложения?

Егор сидел на заднем сиденье и потому видел, в основном, красиво подстриженный затылок девушки, иногда она поворачивала в его сторону лицо, и лейтенант видел кругленькую, с большими голубыми глазами мордашку, а в зеркале отражались черные, в разлет, брови, небольшой ровный носик и пухленькие губки, почему-то постоянно раскрытый рот и ровный ряд сверкающих белизной зубов.

— Чего молчишь, вертолетчик? А знаешь что? Пошел ты к чертовой матери, я его уговаривать еще буду! Брысь отсюдова! Чего ждешь?

— Ну не на ходу же выскакивать! Останавливай!

— Что за черт, не останавливается! Гляди, я и ногу с газа сняла, а она прет! Что это? И зажигание выключила! Она не глохнет! Ужас! Чем же это кончится?! Мы же разобьемся!

— Не ори! Просто твоя машина и ответила на твой вопрос: она не хочет, чтобы меня выбрасывали, как котенка. Может, она и заезжать никуда не захочет? Надо попробовать! Пробуй!

— Ты что, издеваешься надо мной? Откуда такой взялся? Может, инопланетянин?

— Ага, инопланетянин, инопланетянин, хочешь, фокус покажу?

— Не хочу я никаких фокусов!

Но машина, фыркнув, чихнула пару раз и заглохла, прокатившись, остановилась.

— Может, выйдем, подышим свежим воздухом, в аккурат, и лесок рядом, — предложил Егор.

— Может, ты гипнозом обладаешь? — проронила Светлана, осматривая автомобиль.

— Какой там гипноз, тут дело посерьезнее.

С одной стороны дороги красовалась небольшая роща, с другой — желтели хлебные массивы. Кое-какие были скошены, видимо, ячмень и озимые, а другие обкошены, нарезаны участками. Вот-вот пойдет массовая уборка урожая, даже противопожарные борозды пропаханы.

Егор лег на спину в мягкую сочную траву у кювета и впился глазами в синеву неба. Высоко-высоко сизоватой дымкой ползли кучевые облака, а чуть левее, разрезая небосвод белой расползающейся полосой, бесшумно летел самолет. Звенящая тишина. Никаких звуков, только стремительно проносившиеся мимо автомобили резали уши страшным громыханием.

— Короче, Светлячок, я согласен быть твоим «субъектом», как ты, не передумала?

— Я не рак, назад не ползаю!

Глава двадцать первая

В нижнем задонье шла полным ходом уборка урожая. Одна за другой с полей выскакивали на асфальтную дорогу груженные золотистой пшеницей машины и неслись вниз, к Ростову, Таганрогу, Матвеев-Кургану на элеваторы. А на полях, поднимая облака пыли, гудели комбайны. Медленно, ползая черепахами взад-вперед вдоль хлебных массивов, они нередко останавливались и неудержимо свистели, вызывая пустые грузовики, которые отвозили от них на тока зерно. А в небе нещадно палило солнце. Несносная жара давила на нервы. Сворачиваясь в трубки, листья подсолнуха и кукурузы, даже придорожные лопухи, припудренные пылью, беспомощно опустили широченные поля-листья, и они болтались под порывами огненного ветра, как не совсем высохшие тряпки. Тоскливо шелестела листьями кустиками стоявшая у дороги, незахваченная хедером комбайна пшеница. Ее мощные светло-желтые колосья длинными четырехугольными сережками-кнутами угрюмо висели, покачиваясь из стороны в сторону, а иногда и протяжно кланяясь вниз.

На одном из полей широченной зеленой громадиной ползал ростовский гигант — «Дон-1500". В конце загона он остановился, несколько секунд посвистел, извещая о том, что его бункер полон зерна, повизжал, вращая крыльями широкого забрала и, выключив двигатель, затих.

«Ну и жара! — подумал Петр, — и где Павлик запропастился? Осталось каких-то три-четыре гектара, и мы в дамках. Дождику бы надобно, пропадут, сгорят подсолнухи и кукуруза, на овощи воды не напасешься».

Тишина, только ветер гудит в стойках кабины, сметая светло-серую пыль с комбайна, а иногда, порывами, так бьет по жестяной грязно-зеленой обшивке, что вся громадная махина степного корабля качается из стороны в сторону, нещадно скрепя высохшими соединениями.

«Ф-у-у-у! Ф-у-у-у, ф-у-у-у», — гудит ветер, качая громадные, словно руки-грабли, ворота полупустого копнителя, вырывая, даже изнутри, полову и бросая ею о начищенные до бела соломой боковины, издавая глухой неповторимый звук: «Бубух, бу-бу-х».