Перешагни бездну

И череда мыслей хитро сплеталась. Самая пытливая память могла сколько угодно разбираться и так и не разобраться в путанице завитков и линий, узлов и завязок, стройных и прекрасных, но таких неясных и неопределенных: и колеблющаяся в иссиня-голубоватом небе перистая голова финиковой пальмы, и тусклый свет горловины бухарского зиндана вверху, над головой, и искаженное лицо губернатора, и смешно покачивающийся на ишаке караванбаши, и каменное бесстыдство истуканов индусского храма, и скачка на коне с саблей в руке, и холодок Каабы на губах, и льдистое дыхание плоскогорий Тибета, длинных, как жизнь, и мертвых, как смерть, и неистребимый стыд в сердце, и жгучая боль в спине от палок эмирского палача, и юная аравитянка, которую он спас рыцарски от насильника, и мучения перехода через Нубийскую пустыню, и желтый оскал черепа на камне у юрты, где-то на Тянь-Шане, и жгучее ощущение обиды, когда он узнал, что арабские шейхи, купленные Лоуренсом, предали его, и ночевка в пещерах…

В мире трое жалки: властелин, лишившийся трона; богач, впавший в нищету; мудрец, живущий среди дураков. Слабое утешение. От мыслей нет сна. Так стучит в голове. Стучит…

Мирза Джалал встрепенулся и сел в постели. Со двора доносился стук. Кто-то стучал в ворота курганчи.

— Ночь, а стучатся… Кто? — сварливо залопотала со сна жена аравитянка. Она зябко натянула ватное одеяло на коричневые налитые плечи. — Спать не дают.

Недовольно Мирза Джалал посмотрел на дверь. В каморке у ворот жил привратник. Когда-то на Афрасиабской дороге он привлек внимание Мирза Джалала манерой говорить: «Боже правый! Ему не до нас. А ты старый знакомый, дай рубль взаймы».

Откуда бы Мирза Джалалу быть «старым знакомым» у нищих. Но Мирза Джалал не только дал милостыню убогому философу, но и привел его домой, обласкал и поселил у себя. Никаким философом нищий, конечно, не был. Работал с прохладцей, но пожить любил. Один управлялся с блюдом плова. В курганче его прозвали Ишикоч — Открой Дверь! Настоящего имени его никто не знал.

Мирза Джалал прислушивался к голосам во дворе. Там было промозгло, неуютно и пахло влажной глиной. Он набросил на плечи чапан из верблюжьей шерсти, сунул босые ноги в холодные кавуши и, шаркая подошвами, вышел.

На террасе он спросил у темноты: «Кто там?» Он ничего не видел: ночи осенью темны и беззвездны. Ползли холодные струйки воздуха по голым щиколоткам, и он посетовал на свое любопытство, вспоминая жаркую податливую аравитянку под одеялом.

Позже он, усмехаясь, говорил: «Таинственнее флюиды проникли, через стены, постучали в мозг, заставили открыть ворота судьбы. Суждено было встретить того, кто распахнул мне ворота нового».

В темноте он едва различил, что во двор въехал всадник. Глухо простонал: «Спасибо! Ворота закройте!»

Послышалось шуршание, скрип подпруг и ремней, и что-то тяжелое упало.

— Свету! Принесите свету! — шумел Ишикоч.

Прикрывшая от ветра ладонью огонек лампы, вышла из дверей аравитянка.

У самых копыт коня лежал, судя по гимнастерке, красноармеец. Лежал, неловко закинув голову и столь же неестественно подвернув под себя ноги. «Что с ним?» — испугалась женщина. Тут Мирза Джалал повысил на привратника голос. Внутри у Мирза Джалала вдруг тонкой болью заныла жалость.

Путник постучался в ворота, путник попросил гостеприимства. Чужак стал гостем. Гость ближе родственника.

Неизвестный нашел в курганче все, что он мог найти в родном доме: заботу, уход, постель, настои лекарственных трав, целебные бальзамы для ран, полезные больному кушанья. Мирза Джалал в лечении своих домочадцев придерживался «Канона» Абу Али ибн Сины. И не потому что не верил врачам. Нет, такие раны он научился лечить во времена вахаббитских войн в Аравии, Триполи, Судане.

Раненый не приходил в себя много дней.

Аравитянка, рабыня и супруга Мирза Джалала, ныла: «Кяфир навлечет беду на твой дом! Господин, выкинь его за ворота. Прикажи отвезти в город».

Но разве можно везти раненого на арбе. Езда на пригородных дорогах, по колдобинам из замерзшей глины и из здорового вытрясет душу.

Под воздействием целебных бальзамов, настоев целебных трав, благодаря заботам больной пришел в себя и заговорил. Он — комиссар Красной Армии. В перестрелке с бандой на Янги-Казан-арыке его ранили, и он отстал от своих. Рана не очень его беспокоила, и он сгоряча решил, что сможет доехать верхом каких-то сорок верст от Ургута до города. Сил не хватило, и он постучался в ворота… Никак не верил, что полтора месяца лежал без сознания…

— Самонадеян больно, — замялся он. — А дому сему благодарность.

Его, исхудавшего, слабого, не беспокоили вопросами. Усиленно кормили, поили. Он расспрашивал, как его лечат. Попросил показать бальзам. Проявил осведомленность в восточной медицине и шутя заметил: «Да я вроде сам тибетский доктор». Когда его спросили, привезти ли из города русского врача, сказал: «И так лечение отличное. Вылечили же… Если не в тягость, подержите у себя».