Перешагни бездну

Не подобает в хижине горца, а тем более во дворце царя, говорить о предложенном гостям угощении и тем более хвалить изготовление кушаний. Потому Молиар только отчаянным покачиванием головы и подмигиванием показал, что он наслаждается. Или он хотел проверить, прочно ли держится его голова на плечах?

Сначала свари слово, а потом уж вынимай его изо рта. По всему было видно, что Молиар изрядно нервничает. Возможно, он и сам не знал, что его потянуло за язык. Или прихвастнуть захотелось, или вся горная страна уже знала о бесстыдном письме Ибрагимбека к Далай Ламе.

Трудности, связанные с вовлечением Тибета в антисоветскую авантюру, делали его даже в глазах самых оголтелых врагов Советов предприятием почти фантастическим. В возможность появления тибетских войск в Бадахшане на границах Памира мало кто верил. Лишь само название — Бадахшано-Тибетская империя, гигантские географические просторы, таинственность Далай Ламы и его могущества в какой-то мере заставляли людей представить в своем воображении что-то огромное, подавляющее, туманное, могущественное и страшное. Кто его знает, что там в таинственной мгле кроется за вершинами Каракорумских гор, прячущихся в темных тучах. А вдруг Центральная Азия очнется от тысячелетней спячки. А вдруг из недр Центрально-Азиатских плоскогорий поднимутся орды всадников, как некогда мириады Гога и Магога, подобные муравьям. А вдруг в фантастических планах Англии есть зерно истины и Бадахшано-Тибет действительно новая, антибольшевистская сила.

Было отчего Пир Карам-шаху прийти в бешенство.

Одним небрежным словом, брошенным невзначай на дастархан, этот круглоголовый, простоватый торгаш всё разрушил. Он дунул, и мгла рассеялась. В каракорумских тучах не оказалось никакого великана, никаких гогов и магогов. Мыльный пузырь Тибето-Бадахшана просто лопнул.

И самое страшное — слово брошено, а слово, брошенное в горах, не лежит.

Долго, очень долго раздумывал Пир Карам-шах, сидя у очага. Он всё думал, даже уже когда лежал на разостланных тут же одеялах. Бессонница мучила его… И причиной ее был Молиар — базарный мелкий торгаш.

Проснулся вождь вождей на рассвете.

— Позвать Молиара! — приказал он Гуламу Шо, который поливал ему из медного дастшуя на руки подогретую воду. Царь подал полотенце и ушел.

Долго Гулам Шо не возвращался. Вернулся он бегом. Козлиное лицо его напряглось. Весь он окаменел и сделался похож на каменного истукана.

— Купец уехал… В полночь уехал… Заседлал сам коня и уехал. Никто не знает, куда уехал.

ОХОТНИКИ В ГОРАХ

Капля тревоги подобна яду, отравляющему море спокойствия.

Рабгузи

Так получилось. Вождь вождей мог проклинать сколько угодно и кого угодно, но из серых туч, залегших на северных перевалах, так и не выехал ни один всадник. Никто не спустился в долину Мастуджа.

Зато возникли осложнения на юге. Мало было разговоров о Белой Змее, загадочной и странной, а теперь разнеслась весть, что в Мастудж направляется сама царица Бадахшана.

Мельком слышал Пир Карам-шах еще в Пешавере, что привезенная им в дар бухарскому эмиру рабыня-бадахшанка — имя ее он забыл — взяла власть над Алимханом. Теперь же из агентурных сводок явствовало, что рабыня объявлена законной женой эмира и что на этом основании он, эмир, решил предъявить права на трон Бадахшано-Тибетского государства.

Однако в расчет Пир Карам-шаха подобные экзотические особы не включались. В своих многообразных и сложных политических комбинациях вождь вождей женщинам не отводил обычно никакого места. Эпизод с принцессой бухарской Моникой, навязанной ему Англо-Индийским департаментом, он считал случайной затеей. «Нам эти „шру“ не нужны». Он так и сказал «шру» — то есть сварливая баба. И добавил: «Женщина в политике оправдывает дичайшие сумасбродства. Сколько великих государственных деятелей закоснели из-за женщин в мирской суете и прожили жизнь без пользы».

Пир Карам-шах не пожелал и слышать о бадахшанской претендентке. И все же чуть не ежедневно ему приходилось выслушивать назойливое блеяние царя-козла. Гулама Шо беспокоили не политические комбинации. Выяснилось, что новоявленная эмирша Бадахшана — его родная дочь Резван, и сейчас царя Мастуджа раздирали жадность и отцовские чувства. Ходили слухи о золотых и серебряных деньгах, об увесистых, туго упакованных вьюках, которые везет караван, сопровождающий эмиршу Резван. Полуголодный царь рассчитывал поживиться кое-чем. Беда, что хитроумная Резван предусмотрительно взяла с собой охрану из воинственных бродяг раджпутов. Они скалили белые зубы и стреляли из своих не знающих промаха нарезных ружей в любую шевельнувшуюся в скалах тень. Не один «из раскрывших рот жадности» уже поплатился за попытку дотянуться до вьюков госпожи бадахшанской царицы.