Перешагни бездну

Молчаливые, мрачные гурки сидели насупившись. Располагались они поодаль за отдельным дастарханом. Пир Карам-шах всегда ставил своих телохранителей на свое место, как и всех подчиненных и слуг. Жители теплого субтропического Непала, они плохо переносили суровый климат Каракорума. Они одни знали, сколько им пришлось затратить сил, какие перетерпеть неимоверные лишения, чтобы продвинуть караваны вьючных животных с оружием и боеприпасами в унылый, нищий, холодный Мастудж для задержавшегося неизвестно где Ибрагимбека. Да и каким способом теперь переправить груз на берега Пянджа, если путь преграждают заваленные сугробами перевалы.

Но гурки привыкли подчиняться своему свирепому начальнику. Они верили, что он все предусмотрел. Он платил им министерское жалованье и требовал от них одного — повиноваться и не рассуждать.

Однако обращение Пир Карам-шаха с безобидным простаком Молиаром коробило и их. С сотворения мира гурки, жители гордого Непала, независимы. Страну их никогда не топтала нога завоевателя. Непальцы не переносят ни в ком колонизаторских замашек. И хоть они недолюбливают мусульман, но их раздражало, что Пир Карам-шах обращался с мусульманином-узбеком как с рабом.

Молиар отлично разобрался в обстановке. Сейчас при всех он позволил себе разговаривать со свирепым вождем вождей весьма самостоятельно. Он рассказал:

— Ибрагимбек собрал старейшин-локайцев. Локайцы повесили свои уши на гвоздь внимания. «Исмаилиты — заблудшие язычники, — объявил Ибрагим, — огнем и мечом надо утверждать правоверный ислам в Бадахшане». Локайцы выслушали и сказали: «Вот уже десять лет, как ты, Ибрагим, увел нас из Локая. Мы забыли запах полыни Бальджуанской степи. Мы не знаем ни дня покоя. Все мы воюем то с красными аскерами, то с пуштунами, то с хезарейцами, то с могулами, то друг с другом из-за бараньей кости. А что мы имеем? Когда мы не воюем, ты, Ибрагим, заставляешь нас пасти овец эмирской жены Бош-хатын. Или мы сидим в своих юртах и тачаем своими руками себе сапоги или валяем кошмы. И что мы имеем еще? Мы имеем черствую лепешку, заплатанные штаны, едва прикрывающие стыд, и кровавые мозоли на ладонях. Нет, Ибрагим, не зови нас. Мы не пойдем воевать в Бадахшанские горы. В Бадахшане нет ничего, кроме камней и голодных язычников. Веди нас в Таджикистан, в Бухару… Мы хотим сытой пищи, чистой одежды и „сырого мяса“ — так они называют женщин, по которым они истомились, — а нам хватит войны. Помирись с Советской властью. Говорят, она хорошо обращается с теми, кто сдается добровольно».

Тогда Ибрагимбек созвал своих военачальников. Они подумали и дали совет: «Люди племени говорят правду. Никто тебя, Ибрагим, шахом Бадахшана не сделает. Трон завоевать большой кровью придется, а за Бадахшан кровь лить не хотим. Дело с Бадахшаном гнилое!»

— Когда приедет сюда, в Мастудж, Ибрагим?

Вопрос Пир Карам-шаха прозвучал глухо, невразумительно. Он держал себя в руках, хотя и видел, что все его хитроумные планы под угрозой.

— Локайцы повернулись спиной к Бадахшану, — сказал Молиар, — Ибрагим вернется к себе в Ханабад, а там пойдет в сторону Мазар-и-Шерифа.

— Зачем Ибрагимбеку Мазар-и-Шериф?

— Через Мазар-и-Шериф — дорога в Герат. В Герате Ибрагима ждут Джунаид и Ишан Хальфа с туркменами. Недавно, говорят, Джунаид получил из Лондона много оружия и денег. Ему еще обещано. И, говорят, правду или неправду, у Джунаида нашлись в Европе новые помощники. В Руме, то есть в Италии, дуче фашистов Муссолини. Ха, хочет, видно, Джунаид-хан переодеться из туркменского халата в черную фашистскую рубашку… А куда конь с копытами, туда и длинноухий со своими ушами. Ибрагим ищет союзника. Или вместе с Джунаидом перейдет советскую границу, или откочует в Персию.

— Что ж, дело даже не в Ибрагиме, — вдруг быстро заговорил Пир Карам-шах. — Ибрагим лишь подданный эмира бухарского, а уполномоченный эмира выехал в Мастудж, и я жду его с часу на час. Прибудет сама супруга Алимхана.

— Бош-хатын? — удивился Молиар.

— Нет, Резван-ханум.

— О, женщина! — с недоумением протянул Нупгун Церен.

— Она сама родом из Бадахшана и облечена полномочиями.

В голосе Пир Карам-шаха все почувствовали странную неуверенность. Он вдруг смолк.

Молчание нарушил Нупгун Церен. Он быстро заговорил, и все теперь смотрели на него, ничего не понимая. Говорил монах по-тибетски. Пир Карам-шах мрачно разглядывал клочья, торчащие из старенькой кошмы. Он почему-то знал, что сейчас скажет посол Далай Ламы — Нупгун Церен, и не ошибся.

Бадма выслушал щебечущую речь монаха и перевел на английский:

— Высокий посол говорит: он влачил свое смердящее тело через горы и реки страны Тхубад в надежде выслушать счастливые слова господина Пир Карам-шаха.

Тут Нупгун Церен жестом остановил доктора Бадму, извинился весьма изысканно и заговорил по-английски, проявив весьма недурное знание языка: