Перешагни бездну

— Нельзя… святой человек… — пролепетал Алимхан.

Всегда равнодушный, квелый, полномочный министр сейчас не доходил сам на себя. Его обычно бледно-желтое лицо побурело от напряжения.

— Тауба! Сколько усилий, трудов! Сколько времени потрачено! Сколько возни с вашей принцессой! И все мы подготовили, все устроили. Договорились с господами из Лиги Наций. Сколько пошло на смазывание им ртов. Аллах!

— Опять Моника-ой — дочь наша… а? — заблеял Алимхан.

— А я живу в Женеве, трачусь, провожу время и смотрю. Все оттягивают да откладывают. Начинают дело, назначают сроки выступления нашей принцессы, а потом руками разводят, плечами подергивают: «Извините! Не получается». Я и туда и сюда, я и к инглизам, я и к французам, я и к русским! А они все свое: «Подождем!» И вдруг — проклятие его отцу! — лорд Кашенден показывает бумагу. Писанину, достойную паршивого бродячего дервиша с Гиждуванского базара, да еще с вашей высокой подписью. Напугали вы их своими писаниями.

— А что?

— Кому нужна эта принцесса, когда ее отец оказался тупым феодалом, тираном, зверем. Зверски жестоким…

— Зверем? Э… э… — пытался возмутиться Алимхан. У него сквозь бледность начал пробиваться румянец. Но Мукумбаев не обращал внимания на цвет его лица.

— Где она? Где ваша принцесса? Уж не ваши ли люди ее украли? О аллах, от вас, ваше высочество, можно ожидать любой глупости. Там, в Женеве, толкался этот подозрительный, этот проходимец Молиар. Не вы его послали?

— Молиар? — растерялся Алимхан. — Я… э… нет… не знаю.

Он запирался и оправдывался совсем по-детски, и Мукумбаев сразу понял, что эмир знает про Молиара.

— А не увезли ли ее… эти… пешаверские англичане… обратно?..

Растерянно глядел пустыми глазами Алимхан в пространство.

— Ислам — доброе наше знамя, — плел он свое, — надо выткать новые лозунги… черный народ не знает всяких конституций, демократий… Аллах и сабля! Джадиды-собаки развратили умы…

— Вы болтаете, а надо действовать.

— Вы сами понимаете… без корана и джихада нам не вернуться в Бухару… Ислам!

— Чепуха… Фантазия диких людей, — возразил Мукумбаев. — На основе корана сейчас не может существовать ни одного государства. Турецкий султан носил титул халифа. Что осталось? Республика. Только невежественные священнослужители могут держать невежественных в повиновении именем аллаха. Наивен тот, кто думает, что коран является узами, которыми можно объединить людей.

— Есть армия… армия ислама, которая…

— Вора Ибрагимбека? Да поймите, их удерживает в эмиграции страх перед заслуженной карой за совершенные ими кровавые преступления. Если бы не это, исламские воины навесили бы себе на шеи конские уздечки и на животе уползли бы к Советам, умоляя разрешить им вступить в эти самые колхозы. В первом же бою исламская армия Ибрагима завопит: «Пощады!»

— Знамя ислама… теперь или никогда! — бормотал Алимхан без всякого оживления. — Если… сбросить с людей путы корана… освободятся умы и души.

Он и сам не верил в то, что говорил. Мукумбаев смотрел на него с презрением.

— Господин! — процедил он сухо и враждебно. — Послушайте мнение вашего преданного раба и министра. Еще можно не отстать от шага времени. Успеть. Есть еще возможность… Вот прочитайте!

— Что… что… — Эмир со страхом смотрел на свиток пергаментной бумаги, который Мукумбаев извлек из бельбага.

— Прочитайте! Это письмо из Герата от Джунаида.

— Читайте вслух!

— Слушайте же.