Перешагни бездну

Вспомнив паука, Алимхан попытался выпутаться и узнать, почему Ибрагимбек мог вынудить его Бош-хатын просить милостыню.

— Однако… — заныл он, — локайцы же исламские воины… Поход на большевиков. Вы же знаете… воинам надо набраться сил… хорошо кушать… баранина… нужна… сало. Без баранины какая сила у воина?

— Вот-вот, они и жрут, эти твои воины, моих барашков и распускают брюхо. Караул! Дод! Умираю!

А речь шла о двух миллионах каракульских овец, которые пасутся в приамударьинской степи. Бош-хатын получила очень неприятные вести от преданных престолу скотоводов из Гератской, Мазаришерифской и Каттаганской провинций. Сюда, за границу, перед революцией Сеид Алимхан приказал перегнать все отары из Карнапчульской и Каршинской степей. Однако когда на трон вступил король-«большевик» Аманулла, эмир почувствовал, что ему грозят неприятности, он по совету муллы Ибадуллы Муфти написал собственноручно, как и на свои капиталы, «васики» — доверенности — на всех каракульских овечек на имя Бош-хатын. Мулла Ибадулла посоветовал: «Бош-хатын правоверная мусульманка и не посмеет перечить супругу своему и повелителю. Все женщины ленивы, недалеки — и Бош-хатын не захочет думать о делах». Алимхан сделал свою супругу самым богатым экспортером каракульской смушки на международные пушные аукционы, а сам превратился в бедняка дервиша, предающегося молитвам. А когда Бачаи Сакао, изгнав Амануллу, сам воссел на трон под именем короля Хабибуллы Газия, эмир, пользуясь его расположением, спохватился и попытался отобрать у Бош-хатын свой дар, но она не дала ему даже подержаться и за уголочек «васики». Оказывается, все дарственные в верном месте — в железных сейфах французского и швейцарского банков. «У моего банкира Ротшильда!» — сказала Бош-хатын. Вот вам и ленивая! Вот вам и недалекая баба! Сеид Алимхан сколько угодно мог гневаться. Бош-хатын так и оставалась единственной владелицей стад. До каких пределов может дойти женское коварство!

Утренний паук накликал массу забот. Бош-хатын вздумала вмешаться в самое серьезное — в подготовку похода на Бухару.

— Два-три зарезанных барана… велика беда!.. — вскипел эмир и продолжил тоном мужа и повелителя: — Баранинка в плове славных газиев, готовых на мученичество… вы сами говорили… в ваших снах… видите Бухару. Разве не хотите уделить малую толику… всего несколько каких-то тощих… баранов тем, кто направляет свои стопы по пути в рай?

— Вот пусть там, в раю, и жрут шашлык из мяса райских барашков! Райских, а не моих. А моих и трогать не смеют. Сейчас же, сию секунду, садитесь и пишите приказ Ибрагиму. Не то я прикажу чабанам стрелять во всякого локайца, который посмеет лезть в мои отары. Мои! Мои! И никто не смеет! Так и скажи своему вору Ибрагиму. Пусть убирается!

Каракульские барашки не давали спать госпоже Бош-хатын. Сколько угодно Сеид Алимхан мог мечтать о бухарском троне и строить планы создания в Туркестане исламского государства. Сколько угодно мистер Эбенезер Гипп вместе с Пир Карам-шахом и мешедским консулом Хамбером могли расставлять на участках советской границы группы вторжения в ожидании решающего часа, сколько угодно мог Живой Бог возводить в мечтах хрустальный замок королевства Бадахшан. Сколько угодно политики в Лондоне, Париже, Женеве могли взвешивать «за» и «против» интервенции и расписывать даты начала войны. Всё решала женщина. Бош-хатын мучили кошмары. Ей снились порванные, извалянные в грязи, сукровице каракульские шкурки. Какой разор, какой убыток! Она вызывала Начальника Дверей. Он отбивал костяшки на счетах, выводил колонки цифр. Потери и убытки от шашлыков и казан-кабобов для исламских воинов Ибрагимбека ужасали Бош-хатын. Эмир отсиживался в подвале, именуемом священным мазаром, или в комнате какой-нибудь из своих гаремных красавиц.

И все же «острие ножа прошло через мясо и воткнулось в кость». Политика политикой, но доходы от каракулевой торговли поважнее. А тут еще просочился слушок: афганское правительство Надир-шаха требует, чтобы эмир перестал поддерживать Ибрагимбека, иначе будет наложен секвестр на все эмирское имущество в Афганистане, в том числе и на отары каракульских овец. Бош-хатын дала верным людям сто рупий, чтобы они «подковали осла Карима», то есть дали взятку, и все узнали. В министерстве подтвердили — все отберут…

Придави осу — ужалит. Простоволосая, растрепанная Бош-хатын надвигалась на повелителя, растопырив пальцы с длинными крашеными ногтями. Еще не хватало, чтобы она расцарапала ему физиономию. Пришлось сдаться. Эмир приказал позвать мирзу и продиктовал: