Перешагни бездну

Но соблазн иметь женой царскую дочь захватил его воображение. Он думал по-мужицки медленно, расчетливо. Он мял в кулачище бороду и старался разглядеть при тусклом свете луны, что отражается на кислом потном лице Сеида Алимхана. Он никак не мог решиться ответить. И не потому, что собирался отказаться. Он уже ликовал. Но вот что и как говорить, чтобы эмир не догадался о его ликовании? Продешевить Ибрагим не хотел.

Он все взвешивал в уме все выгоды этого брака. Возникла смутная догадка: «Этот плюгаш, папаша принцессы, хочет прибрать меня к рукам за то, что я буду спать с его дочерью».

Но законы родства у локайцев прочны и тверды. Если он женится, он станет человеком, близким эмиру. Тут никуда не денешься. И он уже успел подумать, что такое родство может привести его, Ибрагима Чокобая, на трон в Бухаре. Еще один довод Сеида Алимхана поразил и даже обрадовал его:

— Не надо вам ехать в Индию в Дакку… Не надо ехать в Пешавер… Дочь привезем прямо в Ханабад… Большой праздник… большое угощение… царский пир… много людей… незачем ездить к инглизам… Пусть сами едут в Ханабад… спокойно вам… безопасно… Приеду сам… на свадьбу… А там устроите совещание… договоритесь…

«Отлично, — решил локаец. — Зачем лезть в капкан, лучше не ехать… Пересплю с царевной, сам стану царем».

Его лицо расплылось в улыбке, похожей на желтозубый оскал старого матерого макула — камышового кота. Но он недооценивал Сеида Алимхана. Он напрасно считал его таким уж сонным сусликом, разжиревшим кликушей. Не следовало так откровенно радоваться. Где уж простодушному в своей примитивной хитрости дикарю тягаться с утонченным политиканом и мастером интриги.

«Старый вор тянется к трону Бухары, — думал Алимхан. — Такой зятек не требуется… соглашайся, уезжай в Ханабад…»

Свои размышления Сеид Алимхан прервал сам. Надо добить волка, пока не опомнился:

— Дорога в Индию далека… один вождь… храбрый Гуламхан… большое племя… много воинов… имел… поверил инглизам… поехал в Дакку… не возвратился… ждут жены год… пропал доверчивый… слово инглизов — неверное слово… Лучше свадьба, чем пули, а?

Вдруг Ибрагимбек вспомнил про индуса в малиновой чалме.

— А этот инглиз?..

— Уезжайте. Скажите ему, что хотите проводить своего гостя Али Мардана Датхо… Жен и детей… слуг оставите здесь… Тогда Шоу поверит, все успокоится. Потом вашу семью отошлем в Ханабад…

— А мои винтовки и пулеметы… а мое оружие? Если инглиз увидит, что я их повез… сообразит… поймет…

— Прикажите оружие завернуть в войлок, сделать вьюки. Пусть думают, что Али Мардан Датхо получил от вас подарки. Да и подарите господину Датхо какую-нибудь девку, будто он приезжал за невестой.

Проведя по бороде руками, промычав фатиху, Ибрагимбек поднялся. Ответить сразу — унизить свое достоинство.

Он ушел во тьму без всяких изъявлений преданности и верноподданничества.

Полная луна уже цеплялась за острые вершины Могульских гор, а Сеид Алимхан все сидел на кошме с Бадмой. Их медлительный разговор заглушался шумом голосов, взвизгами, ржанием коней, говором караванщиков. Становище поднималось с места.

Сеид Алимхан раздражался все больше:

— Завтра пятница… в канун священного дня подобает молиться… проклятые инглизы заставляют скакать, ездить…

— Священный день или нет, — заметил Бадма, — никакие инглизы не сдвинули бы Ибрагима с места. Он все откладывал — ждал, когда ожеребится его белая кобыла. Она ожеребилась… Ну, вот он и решил выезжать. Но куда? Посмотрим. Небесная сфера вращается, вертится колесо, а дела государств зависят от молочного жеребенка.

Они встали, лишь когда Ибрагимбек со своими всадниками проехал позади юрт. Скоро кавалькада, провожаемая лаем собак и визгом женщин, исчезла в черной щели горы. Ни Шоу, ни Амеретдинхан так и не показались, они спали.

Луна еще светила вовсю, и Сеид Алимхан приказал подать коней.

Тропа спускалась в долину. В сумраке чудились зловещие существа. Скалы вырастали неожиданно из тьмы. Монотонным рассказом, мудрыми цитатами и изречениями из великого учения Сакия Муни доктор Бадма успокаивал «хрупкие» нервы Сеида Алимхана. Но тот не мог успокоиться. Гнев шагал в нем впереди, ум сзади. Он вслух клял и Ибрагима, и индуса в малиновой чалме, и проклятого Амеретдина. Они выводили его из игры, и он не мог потерпеть этого.

Их нагонял топот одинокого всадника. Они придержали коней и всматривались в сумрачную пелену, затянувшую локайский аул.

Из перламутрового тумана выступила силуэтом фигура всадника с ловчей птицей на руке.

— Господин, — прохрипел Сагдулла-ловчий, — конокрад повернул на ханабадскую дорогу!

— А инглизы?

— Спят.

— Слава всевышнему! Ну, зятек… Ибрагим. Мы еще узнаем какой ты калым заплатишь.

— Безбородый цирюльник выбрил голову кошке, — пробормотал Бадма. Смысл его слов не дошел до Сеида Алимхана. Да и фраза Бадмы прозвучала странно, непонятно в тишине лунной ночи.

КУКЛА

МИСТЕР ЭБЕНЕЗЕР ГИПП