Переселение. Том 2

И Павел принялся объяснять ему, что ничего он украдкой не делал. Писали они, Исаковичи, и в имперскую комиссию, и придворному советнику при дворе Малеру, только все без толку. И вся их партия, что переселяется в Россию, ничего тайком не делала и несколько раз подавала из Варадина и Темишвара письменные челобитные. Такие же прошения посылали и его родичи в Карловацком округе. Писали, что собираются в Россию, и другие — из Лики и Бании. Писали венскому двору (Исакович сказал: «am Hof»), писали, что жалуются открыто. От имени и больших и малых! Пусть знают все! Вена хочет отобрать у них добытое саблей («mit dem Sabel!»)! Хочет превратить их в горемычных паоров. (Исакович сказал: «Vertauschen zu arme Bauern!») В Темишварском Банате в дни католических праздников им не позволяют заниматься ремеслами, торговать, работать. Трудиться в поле! А из Сербии их выманили обманом!

Тут Божич вдруг насупился, выругался и закричал, что только в Австрии на границе Сербии, на турецкой границе, будущее их народа, а не в снегу где-то далеко на севере!

Божич проводил Исаковича до двери дома.

До калитки он не пошел.

Не предложил остаться переночевать на одном из диванов-гробов, которые вечером превращаются в постели для нечаянных гостей. Впрочем, Исаковичу отвратительна была даже мысль провести ночь в доме, где его жена перед богом спит с Божичем, своим мужем перед людьми.

И, словно спасаясь бегством, он быстро распрощался с Божичем.

Гусары проводили Исаковича до калитки.

На дворе все еще гремел гром, сверкали молнии и шел дождь.

Время приближалось к полуночи.

Исакович при свете фонарей тщетно искал взглядом у подъезда карету Агагиянияна.

Кареты нигде не было.

Гусары Божича утверждали, что Агагияниян приезжал и снова уехал и что карета ждет его у школы верховой езды, фонари которой горели в темноте в четырехстах шагах от дома. В аллее было темно, освещали ее только молнии.

Никогда ничего подобного с Агагиянияном и его каретой не случалось. Исакович удивился и рассердился. Оставалось либо вернуться назад к Божичу и просить у него экипаж, либо идти пешком до лошадиного храма Палладио. Подумав, что его, наверно, ждут там, он выругался, попросил фонарь и решил идти до школы пешком.

У подъезда школы обычно стояла целая вереница экипажей, и Павел рассчитывал, что кто-нибудь подвезет его до трактира.

После ухода Исаковича Евдокия сразу переменилась. Она уже не брала Божича под руку и бесстыдно не прижималась к ветеринару, а заявила, что идет спать.

Поднялась на второй этаж в свою спальню.

На постели ее уже поджидала просторная французская ночная рубашка, совсем такая, какую она видела у г-жи Монтенуово, а рядом над зеркалом горели два венецианских фонаря, которые де Ронкали привез из своего дома в Граце.

В окна спальни вливался запах мокрого сада, веяло приятной прохладой. Ветви лип и каштанов заглядывали в комнату. Молнии освещали ее постель, словно кто-то с облаков задался целью подсмотреть, как она раздевается.

На широком серебряном большом подносе в шандале горела большая свеча из белого воска в форме лилии — продукция фабрики ее отца, воскобоя Деспотовича.

Госпожа Евдокия тщательно задвинула французский засов с висячим замком и улеглась. Потом приподнялась и, сидя в постели, задумалась.

Лицо и грудь ее были смуглыми от загара. Тело же напоминало белую восковую лилию. Только волосы падали на плечи черной гривой. Обхватив колени руками, разукрашенными перстнями, она опустила на них голову и заплакала. В эту минуту она была такой, какой ее не знал ни Божич, ни Исакович. Такой ее знала лишь дочь, Текла.

Бывают женщины, которые остаются неразгаданными даже самыми близкими людьми.

Та женщина, что плакала теперь под сверкание молний и удары грома одна в своей постели, тринадцать лет назад ничуть не отличалась от своих соплеменниц. Босоногая девчонка с синими от шелковицы губами. И тетка Ракич из Вуковара все еще рассказывала ей на сон грядущий о Ходже Насреддине и другие детские сказки. Евдокия, которую тетка звала Евджо, обычно засыпала под сказку про медведя и лису, где речь шла о гостеприимном добром медведе и лукавой продувной лисе. «Возьми, лиса, ложку меда!» — под эту фразу девочка чаще всего закрывала глаза и погружалась в сон.

То была беззаботная пора.

Грянула война, прокатилась огнем по селам, перешла через Саву, чтобы опустошить и Сербию. Но Срем в то время пребывал в полном покое. Воскобой Деспотович, уже потерявший тогда жену, внезапно разбогател, торгуя свечами, сделанными по венскому образцу, и продавал их тысячами вдоль всего Дуная. Потом вместе с Георгием Трандафилом принялся скупать волов и лошадей у прасолов, те пригоняли скотину в Пешт, а оттуда ее отправляли вверх по реке в Вену. Со своим побратимом, коммерсантом из Буды, неким Георгием Ракосавлевичем, он вел честную торговлю волами, а со своим компаньоном Георгием Трандафилом потом занялся ростовщичеством. И умножив таким образом свой капитал в три, четыре, пять и десять раз, начал скупать в Вене у Копши все больше и больше дукатов.