Переселение. Том 2

Петр Исакович поселился в доме, принадлежавшем Шевичу. По сути дела, это был флигель посреди огромного двора, где жили слуги Шевича. Старая Шевич дала Варваре, которую терпеть не могла, кое-какую обстановку, чтобы было только на чем спать и есть.

Варвара сидела у единственного окна и смотрела на слуг и служанок Шевича, которые в конце двора разложили костер и пели и плясали вокруг него.

Таково было распоряжение хозяев в честь приезда Костюрина!

Проходя по двору, Павел бросил взгляд на пестро разряженную дворню. Люди весело перепрыгивали через костер и кружились в хороводе, совсем как в Среме. И ему пришло в голову, что они, Исаковичи, приехали в Россию и вертятся вокруг Костюрина в Киеве, а русских людей, о которых столько было разговоров в Темишваре, кроме слуг и служанок, еще по-настоящему и не видели. Павел услышал песню, как две капли воды походившую на те, что пели в Хртковицах.

Укшумович, потрепав его по плечу, пошел обратно. Павел двинулся дальше, и тут Варвара повернула голову и радостно вскрикнула.

Потом плача кинулась к нему на шею и, крепко обняв, повела в дом.

Когда она подняла шандал со свечой, чтобы показать место, где ему сесть, Павел с грустью увидел, что она в трауре, показавшемся ему еще черней в свете мерцавшей в углу лампады.

Он ясно различал только распущенные рыжевато-золотистые волосы и большие испуганные глаза на бледном лице.

Она не знала о его приезде. И не ждала его. Петр еще не вернулся.

Позже Павел рассказывал, что ожидал услышать плач и причитания.

Однако молодая женщина быстро взяла себя в руки, осушила слезы и заговорила грустно, но спокойно и здраво.

Лишь время от времени у нее на глазах снова наворачивались слезы и она повторяла, что в те дни на нее навалилось слишком много, будто каменная лавина обрушилась.

Она расспрашивала его: почему он так задержался в Киеве, когда приедет, чтобы опять им быть всем вместе? Но говорила обо всем рассудительно, без воплей и причитаний. И только грустно улыбалась.

Она не утратила своей красоты.

Напротив. Креп, который она надела, оттенял ее рыжевато-золотистые волосы. И лишь приглядевшись внимательней, он заметил у нее необычную синеву под глазами. Варвара тихо рассказывала, как Петр обезумел, когда однажды утром после ужасных корч, плача и одышки, которыми так страдал их малыш, вдруг увидел, что ребенок, которого он обнимает и баюкает, мертв.

С Петром было очень тяжело.

Весь день и всю ночь он не хотел верить, что ребенок мертв.

Он обнимал его, сжимал в своих объятьях, целовал и кричал.

С большим трудом протопоп Булич уговорил его отдать ребенка.

С тех пор Петр ни разу по-человечески не ел и не пил.

А напился, когда Юрат приехал за ним верхом.

Усмехнувшись, она рассказала, как страшны детские похороны; Петр нес гробик с телом сына под мышкой.

А каково ей было слушать, как Булич утешает Петра, что это, мол, лишь первый ребенок, а первенцы часто умирают. Умирают и у других людей. У него, мол, молодая и красивая жена, и бог поможет им народить еще шестерых детей. Время есть.

Сказала, что держалась хорошо. Теперь она знает, что когда в доме смерть и плач, непременно кто-нибудь скалит зубы.

Павел спросил, неужто они не могли поселиться вместе с Анной?

— Нет, — сказала Варвара, — и это к лучшему, что не нашлось такого дома. Я не хочу, чтоб мужа видели в таком состоянии. Не хочу, чтоб даже Юрат, родной брат, его видел. Петр совсем потерянный. А Юрат слишком веселый. Больше всего Трифун помогает.

— Каким образом? — удивленно спросил Павел.

— Ну, скажем, Трифун спрятал пистолеты Петра, как только пришел. Не спускал с него глаз и даже вместе с ним плакал, хоть было видно, что он плакать не умеет, а только сопит.

Сейчас Петр, как безумный, твердит, что он ей, Варваре, приносит одни несчастья и хочет вернуть ее домой, в семью. Твердит, что обездолил ее, что он во всем виноват и что он вообще ей не пара.

«Поезжай, — говорит, — со спокойной душой в Неоплатенси к отцовской могиле, а я останусь здесь, у могилы сына».

— Никогда бы не поверила, — сказала Варвара со странной улыбкой, — что такое со мной случится. Заладил муж одно: «Иди и живи счастливо и богато в Бачке. Для чего тебе я? На мне лежит проклятье! Не хочу, чтобы говорили про меня: «Он сделал ее несчастной!» А Трифун сердится, укоряет: «Услышат такое люди и обвинят не нас, Исаковичей, а ее. Неужто ты желаешь жене позора да еще в то время, когда она ходит с тобой на могилу ребенка до сороковин?

Ее место в Миргороде!

Чего ты хочешь? Прогнать ее с могилы сына? Если есть проклятье, борись с ним сам, не переноси на жену. Неси свою ношу сам. Не позорь семью. Бог тебе дал жену, красивую, как цветок! За такую я бы с радостью и сто проклятий вынес!»

— Неужто Трифун так ему и сказал?