Переселение. Том 1

Гарсули велел привести из арестантской офицеров. Он, мол, предпочитает побыть на свежем воздухе и хочет спокойно побеседовать с заключенными, не забывая, что речь идет о людях, которые сражались за империю и получили немало ран.

Он стал прохаживаться вокруг пушечных ядер и вдоль стены в ожидании, пока профос приведет перво-наперво четырех Исаковичей, обвинявшихся в том, что они попросили внести их в список русского генерала Шевича и подали в отставку с намерением переселиться в Россию.

Энгельсгофен утверждал, что все было сделано по закону и что Исаковичи записались в русскую армию только после того, как получили отставку. По его мнению, власти сами побудили этих офицеров переселяться с семьями в Россию.

Гарсули же утверждал, что Исаковичи сначала добились, чтобы их внесли в список, который генерал Шевич увез с собой в Россию, и только затем попросили у императрицы отставку. И считал, что их следует разослать по регулярным полкам, а если они не согласятся, то держать под стражей.

Исаковичи защищались, говоря, что после стольких лет безупречной и преданной службы им было заявлено, что ландмилицейские полки расформируют, а те, кому это не по душе, могут отправляться на все четыре стороны. Что генерал Шевич тоже был отпущен из австрийской армии и принят в армию императрицы Елисаветы Петровны и приезжал он к ним из России как родственник. Они заявили, что сначала, как и положено, получили отставку и только потом со спокойной душой попросили внести их в список Шевича, который тот увез в Россию. Так что они считают себя офицерами русской армии и просят дать им возможность уехать.

Энгельсгофену все это разбирательство было противно, он уселся у стены на одну из досок, вовсе не желая помогать обер-кригскомиссару. Когда из арестантской привели офицеров, старый барон отвернулся, беспрестанно пуская густые клубы дыма из своей швабской трубки.

Гарсули окинул беглым взглядом офицеров и любезно предложил им сесть. Он решил говорить с ними на странном смешении языков немецкого и словенского, слышанном им в Рагузе, и на русском, который он хорошо изучил, живя на острове Корфу. Поглядывая исподлобья на Исаковичей, он улыбался, когда те опускали глаза. Потом распорядился принести трубки и разрешил офицерам курить в его присутствии. Он то садился на ядро, то вставал и прохаживался как павлин, то вновь садился.

— Всегда приятно побыть на весеннем воздухе, — разглагольствовал ом. — Весенний ветерок так ласков. А солнце нас, людей, так славно греет, так славно греет! Заключенные, — продолжал он, — кажутся мне несколько бледными, нечесаными, грязными, небрежно одетыми и ненадушенными. Это нехорошо. Офицер обязан быть аккуратен, а его одежда должна быть выглажена даже на гауптвахте. Уж не играли ли вы у себя в камере в звонаря?

Последние слова вызвали громоподобный хохот писарей и офицеров свиты, ибо в них содержался намек на весьма непристойную игру, которая была в ходу среди сидевших на гауптвахте офицеров.

Улыбались и заключенные. Только Энгельсгофен окинул обер-кригскомиссара презрительным взглядом и плюнул.

Тем временем грек расхаживал перед Исаковичами, точно маятник, и читал им наставления. Сейчас-де он хотел их только повидать и услышать из их собственных уст, правда ли, что они собственноручно внесли свои фамилии в список Шевича, или, быть может, это сделал за них кто-нибудь другой, скажем, родичи. Ему, мол, этот список в Вене разыскать не удалось, и потому нет никаких прямых доказательств их вины. Ему известно, что русскому генералу дано было соизволение императрицы вербовать офицеров, уже получивших отставку, но отнюдь не заманивать на скользкий путь переселения порядочных и добрых людей. Он верит: после того, что они видели и слышали, им уже не придет в голову просить отставку. И потому он сейчас прочитает: «Eines an dem Herrn General Feldmarschall-Leutnant Freyherrn von Engelshofen erlassenes Rescript»[8], а вслед за тем им следует, безо всяких разговоров, отправиться по домам и готовиться к переводу в регулярные полки.

На какую-то минуту Гарсули умолк и поднес к самому носу лорнет. Исаковичи молчали.

Впереди сидел майор Юрат Исакович, за ним — лейтенант первого класса Петр Исакович, еще дальше — майор Трифун Исакович и, наконец, — капитан первого класса, его благородие Павел Исакович-Влкович. В актах гофкригсрата особо подчеркивалось, что капитан усыновлен Вуком Исаковичем. Усыновленный Павел был, так сказать, вдвойне Исакович, и потому, если это возможно, его следовало помиловать.

Какое-то время Гарсули молча мерил офицеров испытующим взглядом, потом остановился перед ними и, глядя им прямо в глаза, снова заговорил, размахивая зажатым в руке рескриптом из Вены.