Переселение. Том 1

Потом позади призрака зашаталась стена, и она вдруг увидела золотые колосья и горы, увлекаемые куда-то потоком пшеницы, овса и ржи, льющимся с чердака. Перед ее глазами поплыли хороводы звезд — голубых, фиолетовых, желтых, залившие необычайно теплые воды, над которыми синело небо. С душераздирающим криком она вскочила с постели и оказалась лицом к лицу с мужем, кровавым и страшным, увидела Вука Исаковича — мертвого, разлагающегося. Такое бывает во сне, когда, спасаясь от волков, выбегаешь из леса и внезапно у отвесной скалы натыкаешься на громадного медведя.

Так Дафина в первый же день после измены мужу, ударив руками о темноту, упала и повредила в себе плод.

Таким образом, в ту весну, которая вслед за поздними морозами расцвела с необузданной пышностью, воспаленный мозг, страх, одиночество, безумные мороки госпожи Дафины, порожденные фантасмагорией темного вечера, загубили мир и покой в доме Аранджела Исаковича.

Дафину нашли лежащей без памяти в луже крови. Две недели повитухи не могли остановить кровотечение. Сгорбившаяся, пожелтевшая и худая — кожа да кости — она с трудом делала четыре шага от постели к зарешеченному окну, где ее усаживали на подушки.

Здесь она с утра до вечера наблюдала за током реки, цветением на островах и облаками в небе.

За исключением одного часа утром, когда являлся старый врач-турок из Белграда (его привозил на своей барке сам кир Аранджел), чтобы лечить ее какими-то травами, которые она должна была пить в теплой ванне, и одного часа вечером в среду, когда приезжал врач из Осека (за каждый визит он получал по дукату и лечил ее при помощи железных трубок, при этом укладывал ее на целый час так, что она лежала чуть ли не головой вниз), Дафина была в полном одиночестве, все оставляли ее в покое, вернее покидали ее.

Прислуга — от страха, соседи — потому что она была желтой и казалась умирающей, а кир Аранджел — кир Аранджел потому, что гнушался ею.

Впрочем, больная была спокойна и тиха. С того страшного вечера глаза ее так и остались вытаращенными, большими, синими, она стала непохожа на себя, ссохлась и сморщилась. С кружевным венецианским платком в руках она сидела у своего окна совершенно неподвижно. После длившихся всю ночь истошных воплей, когда ее наконец привели в себя, она замолчала как мертвая.

Перемена произошла так быстро и была так разительна, что, казалось, разум теперь почти не повиновался ей. Богатство, веселая жизнь в Буде, смиренная любовь желтого деверя, молодость, которой она собиралась наконец насладиться, все утекло со сгустками ее крови. Она скоро поняла, что подурнеет, сморщится, превратится в ходячую тень. Не удивилась она и тогда, когда прислуга перестала ее обихаживать, а деверь начал убегать из дома. Она упрямо молчала, проводя день за днем у окна над водой.

Здесь, кроме редких расписных барок, которые то причаливали, то отчаливали, ничего не менялось, а кроме глубоких хриплых звуков корабельного рога, ничего не было слышно. Юркие ласточки в том году прилетели и стали носиться над самой водой гораздо позже.

Каждый день на одном и том же месте она обнаруживала рой мошек над окном, блестящих, как взвихрившийся песок, торчащие из болота шесты рыбачьих сетей, ивняки, день ото дня становившиеся все гуще и темней, зеленые острова, волнующиеся камыши, а над ними — глиняный желтый откос крепости. Дафина теперь хорошо знала широкие воды и белые минареты, которые в полдень дрожали в теплом мареве над городом.

Она научилась подмечать малейшие перемены, видимые и невидимые для глаза. Через несколько дней она уже угадывала по окраске воды и ивняка, который час. Вечером по цвету неба, по форме облаков она могла точно определить, какая будет завтра погода. Она приметила, как у острова появилась песчаная отмель, вскоре заселенная птицами, среди которых узнала по длинным красным ногам аистов.

Вскоре она могла точно распознать наступление заката и рассвета, за которым, мучимая бессонницей, наблюдала, подходя, словно сомнамбула, к окну; иногда она вставала после полуночи и пугала слуг, не оставлявших ее по ночам одну.

Опротивев самой себе, она все-таки еще не верила в приближение смерти, в то, что это сидение перед окном — и есть уже медленное умирание. Когда она просовывала руку сквозь решетку, ощущая нагретый солнцем воздух, у нее было такое чувство, будто она может слиться с теплым лоном реки, всем своим существом она ощущала и песок, и заросли камышей у островов, и ветви ивняка, густо покрывшегося почками, и зной на вершине горы, а по вечерам, когда она раздевалась и ложилась, то вбирала в себя глубокую, неоглядную небесную синь, испещренную звездами и созвездиями, которые, мерцая, чередой проплывали перед ее окном.

В ее упорном молчании таилась вера, что врачи ее спасут и что она поправится. Но она предчувствовала, что ее былая красота исчезнет, а на теле останется ужасная открытая рана.

Не без слезных мольб вырвала она у кира Аранджела обещание, что он поедет к патриарху Шакабенте и будет просить разрешение на ее развод с одним братом и на брак с другим.