XI
Конференц-секретарь русского посольства в Вене, Алексей Степанович Волков, назначил отъезд Исаковича на 11 августа по венскому календарю. Павлу предстояла новая миссия в Среме. В Sanct Demeter, или так называемой Mitrowitz.
Чтобы показать свою осведомленность, Кейзерлинг добавил: «Comitat Sirmiensis», что означало: сремская жупания. Послу вторил и Волков. А пока готовили бумаги, конференц-секретарь предложил Павлу немного поразвлечься.
— Хорошо бы встретиться с этой госпожой Божич! — сказал Волков. — И устроить маленький «fete champetre».
Павел не знал, что это такое, но, догадавшись, посоветовал пригласить и мужа.
Однако Волков закричал:
— Пусть муж убирается к дьяволу! Ко всем чертям мужа, да и всех мужей на свете!
Так они и не столковались, и Павел сидел в трактире «У ангела» один, готовясь со дня на день двинуться в путь. Через Ракосавлевича в Буде и Копшу в Вене он получил первые письма от братьев из Темишвара. Письма были невеселые: Петр и Юрат находятся под домашним арестом; Кумрия оставила Трифуна и вернулась к отцу; в Махале у Трифуна беда — за бунт повешены два инвалида. Письма были слезные. Родичи больше не надеялись когда-либо встретиться с Павлом.
Да поможет им святой Мрат!
Павел ходил теперь по Вене хмурый. Все на его пути в Россию складывалось не так, как он хотел и надеялся. Вместо великих свершений и радостных событий его дорога в Россию была устлана неприятностями, злоключениями и глупейшими неожиданностями.
Помедлив дня два или три, Павел решил сообщить г-же Божич, что он в Вене и остановился в трактире «У ангела». И попросил назначить ему день для визита.
Согласно обычаю, он отправил с письмом две коробки конфет — ей и дочери. А коробки велел украсить золотыми монограммами.
Когда все это было сделано, вернее когда все это сделал Агагияниян, Павел завалился в постель и целыми днями дремал или бормотал себе что-то под нос.
Чувствовал он себя как муха в тенетах паука. Все получалось шиворот-навыворот. Через три дня — на святого мученика Ермолая — с ним опять произошло нечто такое, чего он никак не ожидал.
Побывав у Копши и подойдя к широкой деревянной лестнице трактира, Павел встретился со слугой, который целыми днями катал под сводом ворот пустые пивные бочки. Парень был одноглазый и закрывал страшную пустую глазницу черной повязкой. Звали его Сеп Руч.
Встречая постояльцев, он обычно заговаривал с ними.
— Вас тут спрашивали, капитан! Два красивых женских глаза искали вас целый день. Дама даже заходила к вам в комнату, капитан.
Досточтимый Исакович вздрогнул всем телом, но не решился осведомиться, кто его спрашивал, и только рявкнул, чтобы Руч поменьше болтал и занимался бы своим делом. Потом, понурившись, поднялся на второй этаж и направился к себе в номер.
Было очень душно, надвигалась гроза.
Двери, выходившие на веранду, стояли настежь, и никто их не затворял. И если кто-либо разыскивал нужного ему человека, то он сквозь кружевные занавеси на дверях заглядывал в комнаты, пока не находил, кого искал. Веранда была сплошь увита вьюнками, на столбах висели вазоны с красной геранью и другими цветами.
По ночам над ними горели фонари, свет от которых падал в каждую третью комнату. А с наступлением темноты в окнах горели в шандалах свечи.
Весь тот вечер Исакович стирал и мылся, его обнаженный торс белел в темноте. Как настоящий кавалерист, он был широк в плечах и узок в талии. У него были длинные руки, на правой, под локтем, краснел рубец давно зажившей раны, и на груди был такой же рубец, но пошире, похожий на борозду, оставленную кнутом.
По своему обыкновению Павел что-то бормотал и напевал себе под нос.
После умывания он было собрался пойти на кухню, которая одновременно служила столовой для постояльцев, но решил прежде немного отдохнуть и прилег на кровать, широкую французскую кровать — единственный роскошный предмет обстановки в комнате. Но тут кто-то внезапно появился на пороге.
Исакович замер.
Госпожа Божич быстро вошла в комнату и плотно притворила за собой дверь.
Потом она тихо засмеялась и, прежде чем обнять Павла, громко спросила, где это он весь день пропадал. Она ждала его, искала повсюду и совсем потеряла надежду увидеть. Уже уходя из трактира, она шла мимо его комнаты и вдруг заметила что-то белеющее в темноте.
Евдокия была весела и приветлива.
И вдруг случилось то, чего она вовсе не ожидала: Исакович закричал, что она, видно, сошла с ума, и велел ей убираться вон, пока он ее сам не выгнал. Неужто она совсем выжила из ума, неужто хочет обесчестить и себя и его?
Схватив Евдокию одной рукой за кисть, Павел другой рукою попытался отворить дверь на веранду, чтобы силой заставить ее уйти.