Переселение. Том 1

Волков говорил по-немецки хорошо, но с каким-то присвистом — у него были очень острые резцы, — и Павел не сразу его понял. Он глядел во все глаза на французский фрак конференц-секретаря, на его могучие толстые икры, обтянутые шелковыми чулками, и особенно — на белый жилет с бриллиантовыми пуговицами. Исакович представлял себе русских совсем другими.

Согласно процедуре, которой придерживались секретари посольства при опросе сербских офицеров, Волков спросил, какие причины побуждают капитана Исаковича переселяться в Россию.

Павел уже пришел в себя и начал свой пространный рассказ с того, как сербы в битве при Косове потеряли свое царство, как погиб царь Лазар, как Милош зарубил Мурата, как они, Исаковичи, перешли в Австрию и живут теперь в Среме и в Банате, называя эти места Новой Сербией.

Однако Волков перебил его.

— Все это очень интересно, — сказал он, — но мы уже о том наслышаны. Господин Николай Чернёв, первый секретарь посольства, не может даже глаз сомкнуть: снятся ему и Мурат, и царь Лазар, и Косово. Все это мы знаем. Скажите, положа руку на сердце, капитан, что заставляет вас ехать? Расскажите об этом поподробнее, раз уж вы говорите по-немецки, и не торопитесь.

И Волков принялся расхаживать по комнате, точно он был маятник, а Исакович — корпус часов. При этом секретарь утирал со лба пот кружевным платком и все время поглядывал на этот платок, словно в нем было что-то спрятано.

Павел только диву давался: что за притча? Этот разодетый в шелк молодой человек, его русский брат, не дает ему рассказать о бедах сербского народа, не дает слова вымолвить о том, сколько выстрадали сербы! Не дает даже закончить фразу!.. «Это, мол, интересно! Но мы все уже слышали!» И тогда Павел принялся рассказывать о недавнем прошлом, об их недавних муках. О том, как они перешли с Вуком Исаковичем из Црна-Бары в Австрию, как стали офицерами, как воевали с Францией и Пруссией, как…

Но Волков перебил его снова, сказав, что за последнее время он помогал отправиться из Вены в Россию нескольким офицерам, прибывшим сюда из Темишвара. Однако некоторые из них затем передумали и остались в Вене. Потому пусть капитан скажет, действительно ли Исаковичам так трудно и не изменят ли они свое решение? Он, Волков, обязан его об этом спросить.

Тогда Павел, покраснев от возмущения, объявил, что в Австрии не только попрекают их верой и национальностью, но после войны решили уволить их из армии, а сейчас задумали превратить в крепостных, заставить обрабатывать землю в Herrschaft’ах[56] Венгрии. Уводя из Сербии в Австрию своих бедняков, они, Исаковичи, клялись, что в этой христианской стране им будет лучше. Но их обманули.

Волков остановился и сказал:

— Хорошо. Хорошо.

Исакович не понял. А секретарь, глядя ему прямо в глаза, снова попросил коротко и ясно ответить, когда именно он решил ехать в Россию.

— Когда сирмийских гусар перевели из конницы в пехоту, — заорал Павел. — Когда кончилась война. Не хотим мы идти в пехоту!

— Вот это-то, — сказал Волков смеясь, — я и хотел услышать. Об этом говорили и другие офицеры, ожидающие в Вене паспортов. Вы правы. А что если сербов в России направят в пехоту? За такие дела, которые вы здесь натворили, в России строго наказывают. Там прибегают и к усекновению языка, а кое-кого за непослушание ссылают в Сибирь.

— Шевич записал нас в гусары, — побледнев, закричал Исакович. — Но все равно я предпочитаю шлепать по лужам в России, чем вернуться в Темишвар и просить пардона. Не смогу я смотреть в глаза своим людям, которых вывел из Сербии, когда они станут пахать господам землю и корчевать в лесу деревья. Живым я в Темишвар не вернусь, еду в Россию и никогда от этого не отрекусь.

Волков спросил у Павла, все ли сербы, с позволения сказать, такие же сумасшедшие. Все ли они такие?

Исакович ответил, что все сербы в подобных делах держатся одного мнения. На Россию они смотрят как на своего покровителя и уехали бы туда все, если бы только могли. Россия — их единственная надежда. Иного покровителя у них нет в целом свете.

Волков опять стал ходить перед Исаковичем и снова спросил, много ли понадобится паспортов для слуг, много ли будет лошадей, повозок? Павел помолчал, не зная, надо ли говорить, что они, Исаковичи, теперь обеднели и уже не ездят как графы.

— С нами, — сказал он, — поедут жены, дети и несколько старых слуг, которых мы не можем оставить. Приблизительно человек двести. Но коли могли бы, двинулись бы целые села!