Пересечение

Утром ему позвонила Юля. Телефон зазвенел в девять тридцать. Дим Димыч первым снял трубку их параллельных аппаратов и крикнул:

— Пал Петрович, тебя!..

— Слушаю, — сказал Павел, и еще до того, как она заговорила, у него ухнуло и покатилось куда-то сердце. — Слушаю! — испуганно крикнул он еще раз: на том конце молчали.

— Мне Павла Петровича, — с заминкой сказал наконец Юлин голос.

— Да-да, это я!

Павел вскочил с места — дернулся, рванулся, натянулся короткий шнур.

— Знаешь, я приехала… Вот… — Теперь ее голос шелестел у самого его уха. — На целый день раньше. Ничего? Я не могла… А ты меня любишь?

— Да… — выдохнул он и сел. — Да… Ты где?

— Я рядом, у кино, под афишей. Мне к десяти, но я могу опоздать.

— Я сейчас…

Павел бросил трубку, налил из графина воды, выпил залпом, поморщился — черт, вчерашняя! — и, не глядя на Диму, вышел из комнаты. Скорее! Скорее! Он стремглав сбежал по лестнице, проходными извилистыми дворами выбрался из переулка, вынырнул на шумную улицу, к кинотеатру, и сразу увидел Юльку. Она стояла, прижавшись спиной к каменному фасаду, и, страдальчески сдвинув брови, напряженно смотрела перед собой.

— Юлькин… — тихо сказал Павел, загородил ее ото всех и прижался щекой к ее щеке. — Ты приехал, дорогой ты мой!

Юлька вдруг всхлипнула и обеими руками обхватила Павла.

— Да-а-а, знаешь, как я спешила!.. Даже очки потеряла, потому что поезд был проходящий, вечерний, почти ночной… Я даже дома всех перепугала… Теперь ничего не вижу…

Она говорила что-то еще, она на что-то жаловалась и всхлипывала ему в плечо. Он осторожно отстранил Юлю, достал платок, вытер ее покрасневшие от слез глаза, прижал платок к курносому носу.

— Давай, малыш, дуй.

Каким он был рядом с ней взрослым!

Юлька послушно высморкалась, прерывисто вздохнула.

— Пошли-ка…

Павел завел Юлю в маленький скверик, усадил на длинную зеленую лавку и сел рядом. Они сидели тихо-тихо, не двигаясь и не касаясь друг друга, и он чувствовал себя ее другом и защитником. И еще он любил ее, любил все время, каждую минуту. Смотрел на нее и любил. Но почему она плакала? Она же еще не знала… ничего не знала про то, как он распорядился их будущей жизнью!

— Ты, наверное, думаешь, почему я реву? — Юля осторожно дотронулась до его подбородка, погладила щеку. — Какой ты побритый…

Павел взял ее руку, прижал к губам, стараясь не замечать толстого самодовольного кольца, — напялил, хозяин!

— А почему? — спросил он осторожно. — Почему ты ревешь?

Юлька уже успокоилась, исчезла страдальческая складка между бровей, улыбались чуть раскосые серые глаза. Она отняла свою руку, полезла в сумочку, вытащила пудреницу и принялась пудрить нос. Потом критически осмотрела себя в зеркало, поправила разлохматившиеся брови, вздохнула.

— Ну почему у меня так краснеет нос, а? Кошмар какой-то!

— Ничего не кошмар, отличный нос — живи спокойно, — засмеялся Павел. — Так почему же ты плакала?

— А вот не скажу! — решительно отрезала Юлька и тут же сказала — Я очень волновалась, Пав, очень! Если бы ты не вышел, я бы умерла! Тут же, у касс, честное слово!

— Дурачок ты мой дорогой! — обрадовался Павел. — Скажи-ка лучше, что без очков будешь делать?

— Ох, не знаю! — Юлька горестно развела руками. — Зашла в аптеку, а они говорят… — Юлька вдруг сделала ледяное лицо и заговорила таким же ледяным тоном — «Девушка, минус три с половиной сделать не можем. На базе нет стекол. Хотите четыре? Только учтите — срок три недели».

— Давай-ка рецепт, — распорядился Павел. — Давай-давай! Будут тебе очки!

Он отобрал рецепт, взглянул на часы, встал.

— Значит, так. Когда у тебя обед?

— Как когда? — изумилась Юлька. — Когда захочу есть.

— Хорошо живете! — восхитился Павел. — Тогда в час тридцать я за тобой заеду. Идет?

Они встали. Павел обнял Юлю и, зажмурившись, нашел ее губы. Он целовал эти сжатые губы, руки его скользили по мягкой замше ее куртки, и она прижималась к нему этой застегнутой на большие грубые пуговицы курткой, и пуговицы больно давили ему грудь. Она совсем не умела целоваться, его Юлька, но никогда, ни разу в жизни, ни один, самый умелый поцелуй не волновал его так, как этот. Как же теперь работать, когда все плывет кругом и нет никого, кроме Юльки, ничего, кроме нежности и страха — сейчас уйдет…

— Я люблю тебя, Павка…

Она оторвалась от него, сияющая, гордая, молодая-молодая, счастливая своей любовью девочка.

— Я люблю тебя, слышишь?.. — И тут же закрыла ему ладонью рот. — А ты ничего не говори, не надо. Потому что вдруг ты меня еще не очень любишь? Но ты меня полюбишь, я знаю.