Переписка 1826-1837

316. А. А. Муханову. Вторая половина февраля (после 18) 1827 г. Москва.

Милый мой Муханов, когда же свидимся мы, чтоб ехать к дяде? Заезжай к Яру, я там буду обедать, и оставь записку.

А. П.

317. А. А. Дельвигу. 2 марта 1827 г. Москва.

Милый мой, на днях рассердясь на тебя и на твое молчание, написал я Веневитинову суровое письмо. Извини: у нас была весна, оттепель — и я ни слова от тебя не получал около двух месяцев — поневоле взбесишься. Теперь у нас опять мороз, весну дуру мы опять спровадили, от тебя письмо получено — всё слава богу благополучно. Жду Цыганов и тотчас тисну. Ты пеняешь мне за Моск.[овский] вестник — и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? собрались ребяты теплые, упрямые; поп свое, а чорт свое. Я говорю: Господа, охота вам из пустого в порожнее переливать — всё это хорошо для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но мы… — Моск.[овский] Вестн.[ик] сидит в яме и спрашивает: веревка вещь какая? (Впроччем на этот метафизической вопрос можно бы и отвечать, да NB). А время вещь такая, которую с никаким Вестником не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают.

Лев был здесь — малый проворный, да жаль, что пьет. Он задолжал у Вашего Andrieux [92] 400 рублей и [себе] ублудил жену гарнизонного маиора. Он воображает, что имение его расстроено, и что истощил всю чашу жизни. Едет в Грузию, чтоб обновить увядшую душу. Уморительно.

Плетнев, наш мизантроп, пишет мне трогательное письмо; жалуется на меня, на тебя, на твой гран-пасианс и говорит: Мне страшно думать: это люди! Плетнев, душа моя! что тут страшного? люди — сиречь дрянь, [-]. Плюнь на них да и квит.

2 марта.

Скорей же Цыганов — да что твои Цветы цветоч[ки].

Адрес: Єгω Высокородїю Baronu [93] Дельвигу.

318. В. И. Туманский — Пушкину. 2 марта 1827 г. Одесса.

Одесса, марта 2-го 1827.

Ты совершенно прав, любезный мой соловей, приписывая мое безвинное молчание не охлаждению дружбы, а чему-то непонятному. По приезде моем в Одессу я писал к тебе два раза и, полагая, что ты будешь в Петербурге, адресовал мои письма на имя Греча, как человека, который тебя там увидит. Случилось совсем противное: ты не ездил на Север, и три месяца я не знал совершенно, где ты и что с тобой. Очень рад, что Москва тебя приютила; постоянная жизнь на одном месте доставит тебе возможность обрадовать меня, твоего приморского друга, своими весточками. Я бы желал однако, чтобы ты выписал от Греча хотя первое мое письмо: в нем были вещи, для тебя любопытные. Между тем после того произошли у нас значительные перемены. Больная Нарышкина уехала в деревню и по последним известиям обречена могиле. У нее какой-то новый род удушливой болезни. О графе Воронцове решительно никаких известий не имеем; как в воду канул. Граф Пален ведет себя прелестно: порядочен в делах, в обращении мил и любезен и, как холостяк, принимает приглашения на обеды и вечера. Аристократизма в нем очень мало. Одна из наших новостей, могущая тебя интересовать, есть женитьба Ризнича на сестре Собаньской, Виттовой любовницы. В приданое за нее получил Ризнич в будущем 6000 черв., а в настоящем владимирский крест за услуги, оказанные Одесскому Лицею. Надобно знать, что он в Лицее никогда ничего не делал. Новая м-м Ризнич вероятно не заслужит ни твоих, ни моих стихов по смерти; это малютка с большим ртом и с польскими ухватками. Дом их доселе не открывался для нашей братьи. Круг молодежи почти тот же. Отсутствие Казначеева, прискорбное для нас как отсутствие доброго человека, в ходе дел никакой перемены не сделало. Всё идет довольно хорошо или довольно дурно — как на кого. Раевский уехал в Киев и бог весть, когда назад будет. В последнее время своего пребывания в Одессе он стал еще более мрачным, злобным и разочарованным. У нас теперь жандармы: Бибиков, Шервуд-Верный и еще двое мало известных. Инструкцию, циркулярно им данную от Бенкендорфа, вероятно вы имеете в Москве. Мне в ней очень нравится статья о наблюдении за нравами и вообще за поведением молодых людей. Содержатели трактиров и [-] хотят подать прошение на эту статью.