Переписка 1826-1837

Примите при сем уверение в истинном почтении и преданности, с которыми честь имею быть ваш покорный слуга А. Бенкендорф.

№ 205 30-го сентября 1826 Москва. Его благород.[ию] А. С. Пушкину.

284. В. В. Измайлову. 9 октября 1826 г. Москва.

Милостивый государь Владимир Васильевич,

Извините, что до сих пор я не мог отвечать вам; разные обстоятельства, печальные и хлопотливые, мне помешали.

Радуюсь, что могу чем-нибудь угодить первому почтенному покровителю моей Музы. Я непременно доставлю Василью Львовичу стихи для Вашего альманаха.

Уезжаю из Москвы с искренним сожалением, что не имел случая возобновить нашего заочного знакомства.

Примите искренние уверения в глубочайшем почтении и сердечной моей преданности.

А. Пушкин. 9 октября 1826. Москва.

Адрес: Владимиру Васильевичу Измайлову.

285. З. А. Волконская — Пушкину. 29 октября 1826 г. Москва.

Moscou. Ce 29 Octobre 1826.

Il y a plusieurs jours que j'ai mis de côté pour vous ces deux lignes, cher Monsieur Pouschkin. Mais j'ai oublié de vous les remettre; c'est que quand je vous vois, je deviens marâtre. Jeanne a été faite pour mon théâtre, j'ai joué ce rôle et voulant en faire un opéra, j'ai dû finir au milieu de la pièce de Schiller. Vous aurez une lithographie de ma tête en Giovanna d'Arco, d'après Bruni, vous la mettrez sur la première page, et vous vous souviendrez de moi. Revenez-nous. L'air de Moscou est plus léger. Un grand poëte russe doit écrire ou dans les stepes ou à l'ombre du Kremlin, et l'auteur de Boris Godounoff appartient à la cité des Czars. — Quelle est la mère qui a conçu l'homme dont le génie est toute force, toute grâce, tout abandon; qui tantôt sauvage, tantôt Européen; tantôt Schakespaer et Byron, tantôt Arioste, Anackréon, mais toujours Russe, passe du lyrique au dramatique, des chants doux, amoureux, simples, parfois rudes, Romantiques ou mordants au ton grave et naïf de la sévère histoire.

Au revoir tantôt j'espère.

P-sse Zénéïde Volkonsky. [59]

285. H. С. Алексеев — Пушкину. 30 октября 1826 г. Кишинев.

Во время, когда я думал писать к тебе посторонними путями, любезный Пушкин, через посредство Крупенской, которая бралась доставить письмо к сестре своей Пещуровой, как узнаю, что ты в Москве. Радость овладела мной до такой степени, что я не в состоянии изъяснить тебе и предоставляю судить тебе самому, если разлука не уменьшила доверенности твоей к моей дружбе. — С какою завистью воображаю я московских моих знакомых, имеющих случай часто тебя видеть; с каким удовольствием хотел бы я быть на их месте и с какою гордостью сказал бы им: мы некогда жили вместе; часто одно думали, одно делали и почти — одно любили; иногда ссорились, но расстались друзьями, или по крайней мере, я так льстил себе. Как бы желал я позавтракать с тобою в одной из московских ресторациев и за стаканом Бургонского пройти трехлетнюю кишеневскую жизнь, весьма занимательную для нас разными происшествиями. Я имел многих приятелей, но в обществе с тобою я себя лучше чувствовал, и мы кажется оба понимали друг друга; несмотря на названии: лукавого соперника и черного друга я могу сказать, что мы были друзья-соперники, — и жили приятно!

Теперь сцена кишеневская опустела, и я остался один на месте, чтоб, как очевидный свидетель всего былого, мог со временем передать потомству и мысли и дела наши. Всё переменилось здесь со времени нашей разлуки: Сандулаки вышла замуж; Соловкина умерла; Пулхерия состарилась и в бедности; Калипсо в чахотке; одна Еврейка осталась на своем месте; — но прежних дней уж не дождусь: их нет, как нет! Как часто по осушонным берегам Быка, хожу я грустный и туманный и проч.: вспоминая милого товарища, который умел вместе и сердить и смешить меня. Самая Madame [60] Вольф сильно действует на [меня] мое расположение, — и если ты еще не забыл этот предмет, то легко поймешь меня…!

Место Катакази занял Тимковской, ты его верно знаешь: он один своим умом и любезностью услаждает скуку. Ты может быть захочешь узнать, почему я живу здесь так долго, но я ничего тебе сказать не в состоянии; какая-то тягостная лень душою овладела! счастие по службе ко мне было постоянно: за все поручении, мною выполненные с усердием, полу-милорд наградил меня благодарностью и несколько раз пожатием руки; чины же и кресты зависели от окружающих, коих нужно было просить, а я сохранил свою гордость и не подвинулся ни на шаг. — Теперь его чорт взял, он отправился в Англию, но я ожидаю способов возвратиться в Москву белокаменную и соединиться с друзьями, но:

„Сколь многих взор наш не найдет
Меж нашими рядами!“