Переписчики истории. Мифы о Катыни

Несмотря на явно демонстративный антисоветский характер довоенной Варшавы и ее почти бульварно-панельное заигрывание с западным соседом по имени Берлин, кавалер проигнорировал приставания дамы сомнительного (с позиции расовой теории) качества.

Отношение нацистов к полякам, как ветви славянства, которую они считали «недочеловеками», хорошо продемонстрировал гитлеровский разведчик Вальтер Шелленберг в книге «Лабиринт».

Он писал, что в 1940 году намеревался жениться во второй раз и как член СС (военизированные формирования Национал-социалистичекой немецкой рабочей партии был обязан представить «аненпапир» или удостоверение о расовой родословной. При этом он обнаружил, что мать его невесты была полькой. Это должно было затруднить получение официального разрешения на брак, так как Шелленберг слишком хорошо знал отношение руководства нацистской партии к Польше и полякам. Их не считали за людей.

Но шеф СС по непонятным причинам смилостивился. «Через четыре дня, — пишет Шелленберг, — я получил копию приказа Гиммлера главному управлению по делам поселений и расы («Рассе унд Зидлунгсхауптамт»), в котором содержалось официальное разрешение на мой брак».

Эта «помощь» в его женитьбе была исключением из правил.

* * *

Но вернемся к теме.

В скором времени германский солдат вторгнется в Польшу уже в качестве оккупанта. Но это случится несколько позже, а пока поляки только что завершили успешные для себя, но жесткие для Советской России переговоры в Риге. Однако «ясновельможным панам» все время хотелось чего-то большего — аппетит разгорался во время «переговорной еды».

Руководителям Польши казалось, что их страна скоро сделается дирижером не только в Восточной, но и в Центральной Европе. Вообще, ее внешнеполитический вектор в начале 1920-х годов был направлен на создание в этом регионе военно-политического союза под своим руководством. «Лях, эк, куда метнул», — говорили в политических кругах европейских стран.

Замысел этой явной глупости состоял из идеи, как полагали польские «политические стратеги», с одной стороны создать рычаг давления на Советскую Россию, а с другой — повлиять на Англию и Францию таким образом, чтобы Польше был предоставлен статус великой державы.

18 августа 1939 года польский посол в Париже Юлиуш Лукасевич в беседе с министром иностранных дел Франции Жоржем Бонне заносчиво заявил, что «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны».

Как отмечал в своей книге американский исследователь Хэнсон Болдуин, в годы войны работавший военным редактором «Нью-Йорк тайме»:

«Они (поляки. — Авт.) были горды и слишком самоуверенны, живя прошлым. Многие польские солдаты, пропитанные военным духом своего народа и своей традиционной ненавистью к немцам, говорили и мечтали о «марше на Берлин».

Их надежды хорошо отражают слова одной из песен:

…одетые в сталь и броню,
Ведомые Рыдзом-Смиглы,
Мы маршем пойдем на Рейн…

Видимо недаром другой американский автор, известный журналист Уильям Ширер, изучавший реалии польской жизни в течение трех десятков лет, прокомментировал предоставление Польше английских гарантий следующим образом:

«Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нем соблюдаются правила безопасности, однако застраховать завод, полный сумасшедших, — немного опасно».

Думается, он это говорил не обо всем народе и не обо всем обществе, а о бездарной чиновничьей верхушке Польши.

В то же время Варшава надеялась получить репарации от Германии, страны хоть и ослабленной войной, но имевшей еще кое-что в своих закромах. Однако усиления Польши как основного поршня для давления на Россию не желала Великобритания, пытавшаяся толкнуть «немецкий бронепоезд» на восток. Она знала, что Версальский мирный договор недолговечен и Германия скоро «надует щеки и напряжет мускулы».

Появилось такое понятие, как «вооруженный мир», рожденное когда-то словами немецкого поэта Фридриха Логау после окончания Тридцатилетней войны:

«Война сняла с себя латы, мир надел их на себя. Мы знаем, что учиняет война, кто знает, на что способен мир?»

* * *

Польша теперь и в Германии чувствовала своего соперника, но которого не очень-то боялась и даже несколько хорохорилась за спиной своих защитниц — Франции и Англии. Это был опасный мир, так как становился до зубов вооруженным.