Перемирие

Я скривила губы: не повезло мальчику, что и говорить. А кейст сиял на меня кошачьими зелеными глазами.

— Это нильфы, — сказал он, — или мне показалось?

— Откуда я знаю? — буркнула я.

Люди разбрелись по коридору. Напротив нас пожилой сухощавый стражник с седой головой и седыми длинными усами сел на пол и стал стаскивать с себя сапог. Лицо его было злобно-растеряно, и один ус свисал ниже другого. Многие тоже сидели вдоль стен, кто на корточках, кто просто на полу. У кого-то были закрыты глаза, кто-то смотрел в полутьму коридора усталым и растерянным взглядом. Некоторые еще стояли и оглядывались вокруг. Слышны были одинокие приглушенные разговоры, но большинство собравшихся здесь молчало.

— Через двери они не прорвутся, — сказал кейст.

— Они пойдут через окна, — раздался за моей спиной голос начальника стражи.

Я оглянулась. Геррети, неслышно подошедший к нам, стоял передо мной. Он был так же щеголеват, в отглаженном камзоле, в начищенных блестящих сапогах, каким бывал каждый день; по нему невозможно было представить, что он только что побывал в бою. Черные волосы были зачесаны назад.

— Они пойдут через окна, — сказал он, — У них большой опыт штурма крепостей. Они носят с собой веревочные лестницы и абордажные крючья.

— Откуда вы знаете? — сказала я.

Угол его тонкогубого рта дернулся в ироничной улыбке.

— Я умею читать. В древних рукописях можно найти немало интересного.

— Надеюсь, умение читать поможет вам справиться с нильфами, — сказал за моей спиной кейст.

Геррети глянул на него поверх моей головы. Я сделала круглые глаза и еле заметно покачала головой: не надо, не время! Геррети усмехнулся и кивнул мне.

— Я послал людей за теми, кто живет на верхних этажах, — сказал Геррети, — Там дети и слуги…

Но я уже не слушала его. Неожиданно в полутьме я разглядела Воронов, столпившихся маленькой группкой у стены, почти неразличимых в темноте. Их было трое, четвертый сидел на полу, и хотя я не видела, кто это, я знала….

Как странно, что весь этот день я не думала о Воронах и не прислушивалась к своим ощущениям, но что-то тяжестью лежало у меня на сердце все это время, и теперь я поняла — что. Вот так. Я не была бы тцалем, если бы мое чувство Воронов не было бы обострено до крайней степени, но в этот раз я не поняла и не почувствовала…. Боги! Как это могло быть, я не знаю, но осознание произошедшего не пришло ко мне постепенно, а обрушилось вдруг, и страх охватил меня.

Отстранив Геррети, я сделала один шаг, потом другой…. Оглянувшись, Вороны расступились, открывая дарсая, который сидел на полу, заживая руками живот.

Я опустилась рядом на колени и отняла его ладони от раны. Губы мои задрожали.

Я знала, насколько тяжело его ранение, но одно дело — знать, и совсем другое — видеть. Быть так близко от него — не того, что существовал в моем сознании, но живого, все еще живого. И так близко. Он сидел, привалившись к стене, без кольчуги, без шлема, в одной заношенной грязной рубахе и кожаных штанах. Я держала его руки за запястья, не прикрытые кожаными перчатками, его кожа была еще теплой, но он был уже почти мертв — так мне казалось. Мне было так страшно.

А он вдруг открыл глаза. Рука в окровавленной перчатке взяла меня за подбородок.

— Да выживу я, что ты так пугаешься, — сказал его тихий, хриплый, странно мурлыкающий голос, — Забудь. Делом займись, битва-то не кончилась.

— Рану надо зашить, — пробормотала я.

Старший веклинг положил руку мне на плечо, склоняясь надо мной.

— Я этим займусь. Он прав, атака скоро повториться.

Я стояла на коленях, глядя в запрокинутое белое лицо дарсая. У рта обозначились резкие складки, губы посерели. Я почти физически чувствовала, как жизнь уходит из него. Мне было так страшно. Нет, он… Он был уже настолько стар, что, в сущности, можно было и не бояться за него. Сила его духа была сталь велика, что можно было уже и не бояться за его тело, оно могло вынести все, что угодно. Практически невозможно убить Ворона подобного возраста. Но я чувствовала, что он умирает. Я чувствовала, что он умирает. Закусив губу, я смотрела в его лицо, и внутренняя дрожь охватила меня, когда я подумала, ощутила, что он может умереть — прямо сейчас.

Старший веклинг сжал мое плечо.

— Не беспокойся за него, — негромко сказал он, — Не беспокойся, слышишь?

Я поднялась на ноги и повернулась к нему. В полумраке его лицо казалась бледным.

— Не беспокойся, — очень тихо и мягко повторил веклинг, — Не беспокойся за него, все не так страшно, как выглядит, — сказал он, на миг улыбнувшись мне, — Для него такие ранения не опасны.

Я смотрела на него и молчала. Разумом я понимала, что он прав, но сердце мое болело — по-настоящему, физически болело. Я так боялась, и этот страх неподвластен был разуму.