Перемирие

Он молчал и смотрел на меня усталыми глазами.

— Как хочешь, — сказал он, наконец, — Как хочешь.

Я отвела его в спальню. Сменила постельное белье, заставила Ворона лечь на чистые простыни, укрыла его двумя одеялами. Повозившись с тугими рамами, я открыла окно, и в комнату, полную застоявшейся вони, хлынул морозный свежий воздух. Падали редкие снежинки, небо с этой стороны крепости было светло-молочного цвета, и только сбоку, из-за восточной башни, сияло солнце. Слышны стали разговоры часовых на башнях, колодезный скрип и какие-то совсем уж неразличимые, непонятные звуки, которыми всегда полон живой мир.

Я задержалась немного у окна. Мне виден был закуток заснеженного двора, полоса древней полуразрушенной стены, за ней нынешняя крепостная стена и восточная башня в углу, сложенная из грубого коричневато-красного камня, с красной конусообразной черепичной крышей, под которой располагалась площадка для часовых. Там было трое, один высокий и худой, в зеленой ватной куртке, ходил взад и вперед по деревянному настилу. Двое других, присев на корточки возле столба, поддерживающего крышу, прикуривали от бумажного жгута. И рядом с крепостью, и у самого горизонта были горы: кое-где скалистые обрывы со сколами бело-серых и красноватых пород, с небольшими жестколистными вечнозелеными кустами, прилепившимися между камней; кое-где поросшие темным еловым лесом или черными, с облетевшей листвой, мрачными деревьями, пологие склоны; а у самого горизонта — сине-белые громады, то ли горы, то ли тучи, не разберешь. Я задержалась у окна и несколько мгновений смотрела на них — на горы, к которым я никак не могла привыкнуть, потому что они всегда значили для меня не просто часть окружающего мира, а нечто большее. Как сказал поэт:

С утра до поздна

Взгляд с гор не свожу и с вод.

В горах и на водах

Все то же, что было встарь.8

Вот именно. Я успела сменить одну судьбу на другую, а горы все те же. Они тревожили меня. Где-то там, за Мглистым, совсем недалеко отсюда, среди нагромождения скал и речных долин скрывалась Кукушкина крепость, моя крепость. Она не напоминала о себе, когда я была на расстоянии трехсот лиг, но здесь — так близко! — я почти физически ощущала ее существование, словно моя по праву рождения и данных обетов крепость взывала ко мне. Совсем немного постояла я у окна, слушая ее зов, а потом вернулась к кровати.

Ворон лежал с закрытыми глазами, и смуглое его лицо на фоне красных подушек казалось совсем бледным. Я села рядом, поправила завернувшийся край одеяла.

— Ты спишь? — тихо спросила я.

— Нет.

— Тебе не холодно?

Дарсай открыл глаза.

— Нет, — сказал он, — Посиди со мной немного.

Я улыбалась, глядя в его лицо, тонкое, смуглое, совсем замученное. Я улыбалась, и улыбка эта стыла на моих губах. Боги, я так остро чувствовала, что он рядом со мной, мне хотелось плакать от этого. Это было так… невообразимо, это было невозможно и так — теряемо. Так легко было утратить его, это состояние. Вот я встану и все кончиться.

— Может быть, ты поешь? — сказала я, — Тебе надо хоть иногда есть…

— Ну, если ты хочешь, — сказал он с легкой иронией.

В соседней комнате открылась дверь, послышались шаги несколько человек и приглушенные голоса. Говорили по-каргски: резкие, твердые звуки этого языка трудно с чем-то спутать.

— Я скоро вернусь, — сказала я, поднимаясь.

Ворон кивнул и закрыл глаза. И неожиданно для самой себя я вернулась к кровати и, нагнувшись над Вороном, коснулась на миг губами его горячего влажного виска. Торопливыми шагами, не оглядываясь больше на кровать (если бы я оглянулась, то не смогла бы, пожалуй, уйти), я вышла из спальни, аккуратно притворив за собой дверь.

Вороны собрались в гостиной. На полу были расстелены три полотняных свитка. Несколько таких же свитков валялись возле пустой кожаной сумки.

Хонг сидел на полу. Младший из веклингов стоял рядом на коленах и что-то говорил ему, стягивая через голову кожаную рубаху. При моем появлении он замолчал. Сняв рубаху, он скомкал ее, бросил на диван и, поднявшись гибким кошачьим движением, ушел в ванную. Хонг подмигнул мне.

Старший веклинг сидел на подоконнике. Солнечный свет неожиданно отразился в его глазах: прелестный цвет, глубокий и прозрачный — как фонарики из цветного стекла. Он соскочил с подоконника и подошел ко мне, закрывая собой комнату и свитки, расстеленные на полу. Его рука обвила мою талию.

— Пойдем. Пойдем, поговорим немного, тцаль.

И он увлек меня к двери в коридор.

Но, мельком взглянув на эти сверхсекретные свитки, я все же увидела многое, гораздо больше, чем хотели они показать: узкий блестящий серый шелк, и письмена на нем были не нарисованы, а вышиты. Немалая пища для размышлений, да вся беда в том, что поразмыслить об этом я так и не удосужилась. Вообще, странная это была история, каждый раз, вспоминая эту свою миссию, я поражаюсь тому, как странно я вела себя — точнее, не я вела, а меня кто-то вел, а я шла, послушная, как испуганный ребенок, которого ведут за руку во тьме.

— Куда ты идешь? — спросил веклинг уже в коридоре, прислоняясь к закрытой двери, — К себе?