Перемещенное лицо

— Нет-нет, я ничего, — остановил его Коба. — Это идея хорошая, но она требует размышления. Я подумаю. Когда я подумаю и пойму, что ты хочешь постепенно отодвинуть меня от важных дел, я тебе выражу свое отношение к этому очень заметным способом. А пока пойдем и мирно, пока мирно, и скромно что-нибудь перекусим.

Выйдя из комнаты, Сталин опять нажал кнопку. Дверь бесшумно закрылась и слилась со стеной, не оставив сколько-нибудь видимого шва. В коридоре друг напротив друга стояли два охранника с автоматами «ППШ», молчаливые, неподвижные и немигающие. Молча пройдя между ними, Сталин нажал еще одну кнопку в стене. Открылась более просторная комната овальной формы. В ней — стол, покрытый белой скатертью, уставленный выпивкой и закуской. Два официанта, такие же безмолвные, как охрана, в белых костюмах и черных бабочках, с крахмальными полотенцами через руку вытянулись у стены.

— Вы свободны, — сказал им Сталин, входя в помещение. И добавил, обращаясь не столько к ним, сколько к Меловани: — Своих гостей буду угощать я сам.

Охранники удалились. Сталин нажал кнопку, и комната превратилась в безвыходное замкнутое пространство. Сталин отодвинул стул, пригласил Меловани: — Садись, артист. Что пить будешь? Водку? Вино? Коньяк?

— А вы что? — спросил артист.

— А я «Хванчкару».

— И я «Хванчкару».

— И я, — сказал Берия.

Известно, что Сталин, когда надо, умел крепко выпить и редко пьянел. И Берия умел выпить. И Меловани был выпить не дурак. Они пили, пили много, провозглашали тосты за великого вождя, за государственную безопасность, за искусство вообще и за искусство перевоплощения в частности. И немного поговорили по-грузински, и попели грузинские песни, и пел особенно хорошо Меловани (артист он и есть артист).

Зашел разговор о кое-каких делах того времени, которые уже и пересказывать неинтересно. Вдруг Сталин вспомнил о летчике Опаликове, который не только сам сбежал, но и увез с собой лучшего русского солдата и героя Ивана Чонкина.

Вспомнил, рассердился.

— Ты, — сказал он Лаврентию Павловичу, — ты что мне говорил? Ты уверял меня, что этих людей достанешь. Ты их достал?

— А вот и достал! — дожевывая салат оливье, радостно сообщил Лаврентий Павлович. — Одного достал, а другого достану тоже, и очень скоро. Скоро, уверяю тебя, дорогой, достану и второго.

— А как же ты достал первого, и что это значит, что ты его достал?

— А вот что это значит. — Лаврентий порылся в портфеле, вынул оттуда папочку с газетными вырезками. Их было немного, штук пятнадцать, но все они были посвящены смерти полковника Опаликова. — Вот, Коба, это английские газеты, это французские, это немецкие. Все пишут примерно одно и то же. Они пишут, что у Кремля длинные руки. И у нас в самом деле длинные руки, дорогой Коба. Такие длинные, что мы кого хочешь и где хочешь достанем.

— И как же погиб этот несчастный полковник? — спросил Сталин потеплевшим голосом.

— Воды выпил, — сказал Лаврентий Павлович, отрезая кусок бифштекса.

— Воды? — переспросил Сталин. — Простой воды?

— Ну зачем простой? Минеральной, — сказал Берия и глупо хихикнул: — Простой минеральной воды без газа.

— А что Чонкин? Его не угостили той же водичкой?

— Как же, дорогой Коба. Ты же хотел его видеть живым, так мы тебе живым его и доставим.

— Когда?

— Скоро.

— Ты мне давно обещаешь, что скоро. Ну ладно. Еще немного подожду. Совсем немного, Лаврентий. Надеюсь, ты меня хорошо понял.

— Я тебя хорошо понял, Коба, — склонил голову Берия. — Я сделаю то, что нужно, — добавил он, вкладывая в свое обещание не тот смысл, на который рассчитывал Сталин. — А что это, между прочим, у тебя за картина, Коба?

— Где? — спросил Коба.

— Да вот, прямо перед тобой!

— Вот эта? — удивился Сталин. — Какой же ты темный, Лаврентий! Народ считает тебя вождем и носит на демонстрациях твои портреты и даже не представляет, какой ты темный, необразованный и невежественный человек. Это же русская классика! Это «Охотники на привале» замечательного русского художника Василия Перова!

— Вот оно что! — сказал Лаврентий, будто и правда только что узнал, что это «Охотники на привале».

А про себя подумал: «Я-то, может быть, темный, невежественный, но ты проявил себя как настоящий лопух».

И у него были основания для такого мнения о своем соратнике, потому что тот, всегда предельно бдительный и настороженный, позволил провести против себя самый примитивный воровской трюк: отвлечь внимание. Когда он поднял глаза на картину Перова, потратил на это не больше десяти секунд. Но этих секунд вполне хватило Лаврентию Павловичу, чтобы опустить в бокал собеседника таблетку, которая немедленно растворяется хоть в воде, хоть в вине, не давая ни цвета, ни вкуса, ни запаха.

— Ну что ж, — сказал Сталин и поднял бокал. — Тогда давайте выпьем за солдата Чонкина и за всех солдат, без которых никакие генералы и даже генералиссимусы не смогли бы одержать победу над сильным врагом!

Второй раз Сталин пил за Чонкина стоя. И с ним стоя пили за Чонкина народный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия и народный артист Советского Союза Георгий Михайлович Меловани.