Перемещенное лицо

Гога не знал точно, где находится Туруханск, но легко представил себе бескрайнюю заснеженную степь, длинную колонну голодных и замерзших заключенных и себя в конце колонны, бредущего в деревянных колодках, несчастного человека, городского, изнеженного, не привыкшего к таким лишениям, спотыкающегося и падающего от изнеможения. Представив все это, он сильно побледнел и затрясся. Он отодвинул бокал и еле нашел в себе силы спросить:

— За что?

Берия надел пенсне на нос и подошел к зеркалу посмотреть, как оно на нем сидит.

— Если бы было за что, — сказал он, прижимая пенсне к переносице указательным пальцем, — он бы тебя расстрелял. — И захохотал, как закудахтал: — Кха-кха-кха-кха! Впрочем, — сказал, перестав смеяться, — Сталин может тебя расстрелять и так.

— Но я ничего такого не сделал! — закричал народный артист. — Я ничего не сделал плохого. Я люблю товарища Сталина. Передайте ему, что я его очень люблю.

— Ну, я верю, верю, что ты его любишь, — сказал Берия. — Но важно, чтобы он тебе поверил. Завтра мы поедем к нему, и ты ему там покажешь, как его любишь. Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз? В прошлый раз мы с тобой говорили, что ты мог бы подменять товарища Сталина, но ты так должен подменять его, так должен играть его роль в жизни, а не в кино, чтобы никто, даже из людей, близко знающих товарища Сталина, не заподозрил, что ты — это не он. Ты можешь такое сыграть?

— Я могу, — уверенно кивнул Меловани. — Я, Лаврентий Павлович, артист. Я очень хороший артист. Но я все-таки не решаюсь взять на себя такую ответственность.

— Зато я решаюсь взять эту ответственность за тебя на себя. И ты можешь себе представить, что с тобой будет, если ты не оправдаешь моего доверия. Но прежде у меня к тебе вопрос: эти усы у тебя настоящие?

— Никак нет, Лаврентий Павлович, это накладные усы. Я их наклеил, чтобы вам показать, как я приблизительно буду играть товарища Сталина. Но на улицу я никогда не выхожу в образе товарища Сталина. Чтобы никто не подумал, что я выдаю себя за товарища Сталина.

— Хорошо, — кивнул Берия лысой своей головой, — завтра поедем к товарищу Сталину. Усы дай мне. Я их возьму с собой, ты их наклеишь, когда я скажу.

31

На следующий день «ЗИС» наркома ГБ опять оказался у знакомого зеленого забора. Теперь пассажиров было двое: сам нарком и народный артист Меловани. Нарком был в длинном пальто с суконным верхом, каракулевым воротником и в каракулевой шапке-пирожке, под барсучьей шубой артиста был темно-синий бостоновый костюм с галстуком в горошек. Оба гостя прошли обычную процедуру обыска и проверки, которая на этот раз оказалась довольно поверхностной: даже на накладные усы в портфеле Лаврентия Павловича охрана не обратила внимания. Может быть, потому, что они не относились ни к огнестрельному оружию, ни к колюще-режущим предметам.

Сталин был, к счастью, в добром настроении и встретил гостей радушно, в прихожей. Был он в маршальском мундире с двумя золотыми звездами на груди — Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда. Мундир, впрочем, был непарадный, то есть выглядел более или менее скромно.

Сталин и Берия, приветствуя друг друга, обнялись, после чего Берия представил Меловани:

— Вот, дорогой Коба, привел народного артиста, который, как ты знаешь, исполняет роли Сталина, то есть тебя играет во многих фильмах. Тебе, я помню, «Крушение Берлина» очень понравилось.

— Не очень, — возразил Коба, подавая руку Меловани. — Не очень, — повторил он, глядя артисту в глаза, от чего тот съежился. — Фильм не очень понравился… — он сделал паузу, — но понравился. И уточнил еще раз: — Понравился, но не очень. Значит, — обратился он уже прямо к Меловани, — вы хотите вжиться в образ товарища Сталина и пожить примерно в тех же условиях, что товарищ Сталин?

— Я только хотел…

— Я понимаю, — перебил Сталин. — Вы хотел. Все хотел. Каждый хотел. Я предлагал вам начать с Туруханской ссылки, но вам, как я слышал, мое предложение, как говорится, не улыбнулось.

Народный артист опять перепугался. Он подумал, что если он скажет, что предложение Сталина ему, да, понравилось, то Сталин действительно пошлет его в Туруханскую ссылку. А если он скажет, что не понравилось, то Сталин рассердится и тоже пошлет его в Туруханскую ссылку или еще дальше. Еще он подумал, что вождей, при всей любви к ним, лучше видеть на портретах, а не живьем.

— Нет, почему, — начал он оправдываться. — Я хотел. Я хочу все, что вы хотите хотеть…

— Ничего, не оправдывайтесь, — перебил его Сталин. — Как говорят русские люди, оправдываться будете в милиции. Шучу, шучу. А пока зайдем сюда.