Перемещенное лицо. Триада

Дан брел уже без всякой цели. Сверху закапало. Первый дождик. Ни тебе непромокаемой ветровки, ни тебе зонтика. За три квартала куртка промокла, Дан замерз, отчего на душе легче не стало. Увидев гостеприимно светящиеся окна круглосуточного трактира с короной в углу вывески, Дан пошел греться, а в итоге «угрел» четыре сотки, и ведь почти без эффекта. Он тянул горячее вино стакан за стаканом, уж и счет потерял, но практически не пьянел. Жить по-прежнему не хотелось, а седалище прямо-таки настаивало на немедленном повешении, но Дан упрямо сидел, надеясь, что боль физическая заглушит ту, вторую. Особенно в компании с вином. Кстати он размышлял о том, каким чудом была в его детстве мама, ни за какие шкоды не наказывавшая его ремнем. Просто потому даже, что это больно, конечно, плетка не ремень, да и сколько ему всыпали, Дан не знал, как-то не до счета было, но уж не менее двадцати. Даже сейчас, через сутки интенсивного лечения у элитных врачей, то есть лучших лекарей, сидеть на битом месте было больно.

В трактир с хохотом ввалилась толпа сынков. Сразу видно – зажравшиеся мажоры. Подражатели тем, за внутренней стеной, куда они не попадут никогда. Во внешнем городе сословия порой перемешивались, хотя и нечасто, отсюда туда попадали разве что торговцы да некоторые мастеровые, и то на часок.

«Вот сейчас они пристанут, их пятеро, а я хоть и зол, но пьян, и отметелят они меня – мало не покажется. Может, даже проблему решат… радикально», – подумал Дан почти с надеждой, но сынки его разочаровали: поглазели немного и устроились за другим столом. А, ну да, добротная и не без изысканности куртка, а рубашка под ней не серая простонародная, а нарядная белая. И бабские кружавчики по краю отложного воротника и манжет.

А хозяин – дурак. Или скотина. Мог бы и сам вино подать, а не служанку, дремавшую в кухне, будить. Она не красотка, конечно, но вопрос красоты уравновешивается количеством выпитого. Сынки немедленно начали ее лапать за разные места, затащили в угол, один уже и под юбку полез. Бедная девица (Дановых лет и никак не манекенщица, если о фигуре) даже не визжала, а только отталкивала наглые руки и с ужасом повторяла: «Ой, мама, ой, мама», и концентрация ужаса в голосе все нарастала. Скоты.

Дан выбрался из своего теплого угла, остановился посреди зала и скучно сказал:

– Девку – отпустить. За вино – заплатить. Самим – выйти вон.

Хозяин сдавленно ахнул и принялся подсчитывать потенциальные разрушения. Сынки, разноголосо оря, вылезли из-за стола и затеялись было окружать Дана, но как-то вдруг передумали, замельтешили и потянулись к выходу.

– За вино – заплатить, – напомнил Дан. Один из шпаны бросил на стол несколько соток и скоропостижно исчез за дверью. Что это с ними?

Дан вернулся к своей кружке. Местный глинтвейн был вкусным. Пахло гвоздикой и, кажется, имбирем. А может, и не имбирем. С кухни потянуло пирогами. Чего это посреди ночи пироги?

Хозяин постоял напротив и сел.

– Спасибо, парень.

– Не за что, – удивился Дан.

– Не за что? Да я сам тебя испугался. Видел бы ты свои глаза.

Дан повспоминал свои серые… ну, ладно, синие глаза. Довольно темные. Вот ресницы длинные, девушки завидовали. Нормальные глаза. Красивые. Но не убийственно. И уж точно не пугающие. Хозяин грустно улыбнулся.

– Они болваны, но не полные дураки. Они видят, когда человек готов убивать и умирать, но не готов отступать. Ты приходи. Я тебя бесплатно покормлю. У меня кухарка…

Дан подтянул рукав куртки. Увидев браслет, хозяин только головой покачал.

– А почему ночью пироги пекут?

– Ночью? Да вот-вот рассветет, парень. Булочки пекут. И хлеб.

– Булочки в бесплатную еду входят? А то все каша и каша… Хорошая, каша, конечно, просто надоело.

Хозяин без слов принес ему целую гору булочек. Сердце екнуло. Бабуля на Пасху и родительский день пекла таких «жаворонков» с изюмными глазками. Маленьким Дан обожал смотреть, как ловко она сворачивает тестяную колбаску в этакий крендель, и углублять в выступающую «головку» две изюминки…

Все, Данила. Нет бабули. То есть тебя нет. Не ты ее оплакиваешь, а она тебя. Как горько плакала Сашкина бабушка и бессмысленно повторяла: «Где ж ты, внучек…» И все равно, пуля ли отняла у нее внучка, чехи ли загубили, или некий маг произвел эквивалентный обмен.

Готов убивать и умирать. Чепуха. Вот так пятеро поддатых молодых амбалов посмотрели и враз увидели, к чему он готов. Глаза у него, понимаешь.

А ведь готов. Главным образом умирать, черт возьми, но и убивать тоже – готов. Как мало, оказывается, надо человеку, чтоб слетела шелуха цивилизованности! Чтоб вино ударило в виски, пояс оттягивал солидный ножик с поэтическим названием «кинжал», чтоб стыл в памяти хруст ломаемого позвоночника и ныла битая задница…