Перемещенное лицо. Триада

Весь день он провалялся на кровати. Зашел покаяться слопавший полпирога стражник, увидел перевязанную ногу с пятнами крови и притащил полкового лекаря и миску горячей каши с огромным куском масла. Лекарь рану осмотрел, перевязал, получил сотку на стакан хорошей водки, заметно подобрел, обещал и назавтра заглянуть. Каша была вкусная. Вечером он дотащился до ближайшего трактира, отказался от супа в пользу двойной дозы пирога, чтоб и на сластену хватило, и тот стал дановым другом по гроб жизни.

К назначенной встрече Дан почувствовал себя вполне сносно. Жалко было штаны. Он, конечно, дыру зашил, аккуратно, и шов в глаза не лез, да здесь и заплаты редкостью не были. Одежда была дорога, носили ее подолгу и не стеснялись латать и перелицовывать. А вот Дану казалось, что все глаз не сводят с этой штопки.

– Здравствуй, – сказал ему юноша, красивый, как гей, в широкополой шляпе и перчатках. – Что, не узнал?

– Гай? – не без труда узнав вампира, удивился Дан.

– Гай. А как зовут тебя?

В общем, до дома «детектора лжи» Дан хромал в веселой компании кровососа. Вампиризм не был ни болезнью, ни генетическим отклонением. Просто свойством расы. Расы не людей, от людей отличавшихся не внешне, зато принципиально. На клеточном уровне. Редкие браки и более частые связи между людьми и вампирами потомства не давали. Укушенный не становился вампиром. Помереть от геморрагического шока мог, если вампир не находил в себе силы оторваться. Люди их не любили, но жили рядом с ними, в том числе и потому, что были они, как ни парадоксально, непревзойденными лекарями. К ним не обращались разве что с открытыми ранами, чтоб не провоцировать.

Пили они любую кровь, но человеческая была не только вкуснее, но и нужнее. Убивали редко, и только бродяг, которых никто искать не будет. А так… пару глоточков… Совершенно безвредно для организма. Более того – незаметно.

За три привода вампира наказывали жестоко: выставляли к позорному столбу в одной только набедренной повязке… Женщинам еще грудь прикрывали. А для их кожи ультрафиолет был намного страшнее обычного огня. Ожоги заживали потом очень долго. Казнили, только если ловили на месте серьезного преступления, то есть убийства, или за частые злоупотребления. Но за этим поймать было трудно: при угрозе жизни вампир становился смертельно опасен и свидетелей оставлял редко… Докажи потом, что из полутора тысяч… А вот по мелочи… по мелочи они не сопротивлялись. Все равно достаточно было свидетельства человека. То есть если б Гай удрал (а это сделать легко, уж поверь), Дан мог просто его описать, и этого хватило бы для обвинения. Врать? Люди? Они, что, враги себе – оклеветать вампира? Ложь плохо кончается. Первый и второй приводы? Телесное наказание. Плети с серебряными нитями. Неприятно. Очень. А Фину Глассу доверять нужно с оглядкой. Увидимся. Пока.

Доверять Дан не спешил даже тезке. И Витьке Олигарху, которому натурально жизнь спас под пулями несознательных братков. Доверять? Просто так человека Олигархом не назовут. Так что доверчивость была свойственна Данилке Лазарцеву разве что в детском садике, да и то не позднее средней группы. Ему очень захотелось пописать, и он убежал с утренника, а по дороге с ужасом увидел, как Дед Мороз отрывает себе бороду и оказывается папой Вадика Климова… Ну как тут сохранишь наивность? Ладно. В худшем случае водки дадут.

Косяком пошли странности. Фин Гласс был по-домашнему расслаблен, подливал водочку,. расспрашивал о былой Дановой жизни, периодически посматривал почерневшими глазами, когда думал, что Дан этого не видит. Дан добросовестно изображал захмелевшего, потому что «соточка» означала не сто граммов, а микроскопический стаканчик на два глоточка, прямо как в амеровском кино. А Дан был русским мужиком, отслужившим в десантуре, отучившимся в институте, отработавшим грузчиком, и даже отбегавшим свое в компании начинающего Олигарха. Чтобы основательно закосеть, ему нужно было принять на грудь пяток русских соточек. То есть поллитру. А здесь такая доза считалась, наверное, смертельной, как в Европе. Да и водка была замечательная.

В итоге Фин начал стукаться головой о стол намного раньше Дана. Пришла заметных размеров баба, которую Фин нежно звал доченькой, без труда складировала папеньку на кровать, вытряхнув его из одежды и обуви, а Дана хотела выгнать, но он старательно захрапел, и женское сердце смягчилось: ему позволили остаться там, где он был, на коврике у камина, даже подушку подсунули, едва не оторвав ухо, и чем-то сверху укрыли. А так как Дан был хотя и вменяем, но хорош, то он сладко заснул, и было ему весьма уютно.