Перемена мест

Не рассказывать же красивой девушке, как его подстрелили на охоте! В самое престижное место. Да еще не в охотничий сезон и без лицензии. А Настя еще и раскопает что-нибудь да в сеть выложит – с нее станется. Она же в несистемной оппозиции.

– Спасибо! Приедешь, набери, расскажешь, где был. Пока.

Золотов положил трубку и задумался над щекотливым положением. Три дня в запасе у него есть, а потом? Под протоколом кто подпись ставить будет – Золотов или Плетнев? И врать Насте не хотелось. Но придется.

Раздумья вельможного пациента прервала медсестра, поставившая на прикроватную тумбочку поднос с чаем и сдобным печеньем.

– Ваш чай, Антон Романович!

– Маша, тут есть поблизости красивые города? Что-нибудь с историей?

– А как же! Конечно! С историей полно, а ближайшие красивые – Москва и Петербург…

* * *

Плетнев после прогулки с женой пребывал в растрепанных чувствах. У названой супруги подробностей собственной карьеры выяснить не удалось.

– Эта патлатая сказала, что я вроде – театральный режиссер, – поделился он с соседом по палате. – В каком-то коммерческом театре. Пьесу ставлю на спонсорские деньги.

– Ну всяко лучше, чем ассенизатор… Но все равно мутная какая-то разводка. Константин приподнялся в кровати, развернулся лицом к Плетневу, долго и подозрительно того разглядывал, словно снятого с тела клеща. Энцефалитный или нет?

– Слушай-ка, приятель… А не паришь ли ты тут всем мозги? Может, ты и правда режиссер? Получил бабки на постановку, прогулял, а теперь гасишься? Не, я не в претензии, сам бы на твоем месте помалкивал. Только я тебе как на духу, а ты…

– Да ни от кого я не прячусь! – возмутился Плетнев. – Реально не помню!

– Она фамилию твою назвала?

– Иванов, кажется… А что?

– Там, в вертухайской, комп стоит. Наверняка с интернетом. Ночью можно пошарить. Вот и проверим тогда, кто кому гонит…

– А интернет это что? – деловито уточнил Плетнев, не став спрашивать про «вертухайскую».

– Интернет – это сейчас вся и все.

Плетневу идея понравилась. Кто знает, вдруг сосед прав? Осталось лишь дождаться отбоя.

– Не кисни, Юрок! А хочешь, со знакомым тебя сведу? Он в уголовке работает, опером. У него все всё вспоминают. Безо всяких лекарств. И главное – никаких следов на теле. Мастер!

Антон Романович юмора не понял, но что-то в интонации собеседника заставило поежиться. Прочитав правильную реакцию в глазах Плетнева, сосед громко заржал над собственной шуткой и успокоил:

– Шучу. Некоторые после этого уже ничего вспомнить не могут.

Словно князь Болконский под небом Аустерлица, Плетнев пялился в покоцанный больничный потолок и рассуждал о вечном. Как плохо вдруг оказаться беспамятным. И почему людям так часто хочется забыть происходящее с ними? Это же настоящее мучение – жизнь, когда у тебя полностью отсутствует всякое прошлое. Ты даже точно не знаешь, какой ты человек, хороший или плохой? Что больше любишь – селедку или клубнику? Чем в жизни занимаешься? Маньяк или святой? Или нечто среднее. Особенно неприятно то, что приходится полагаться на других и им верить. А вдруг эти другие пользуются твоим состоянием и специально врут?

Дверь в палату распахнулась, и внутрь ввалилась парочка с цветами и пакетами. Мужчина и женщина. Ровесники. Лет по тридцать. Категорические незнакомцы. Оба с напудренными лицами.

Мужчина всплеснул руками с пакетами и радостно заорал от двери, глядя на Плетнева:

– О-о-о! Юрка! Привет! Привет, родной!

Он небрежно кинул пакеты на стул и бросился с чувством обниматься – как будто забивший мяч футболист с командой. От мужика сильно пахло вчерашним перегаром в сочетании со свежей мятой. Не иначе за дверью сунул в рот какой-нибудь «Орбит». Плюс пудра. В сумме с резким винтажным парфюмом смесь ароматов способна была свалить с ног испанского быка, а не то что нездорового интеллигента.

Винтажный бесцеремонно теребил ошарашенного Плетнева и вопил на всю палату. Требовал немедленного ответа: как же Юрку угораздило так вляпаться? Как он мог всех оставить на произвол, так сказать, судьбы и бухгалтерии?

– А… А вы кто? – Плетнев осторожно высвободился из объятий. Его очень волновал вопрос – кто такие эти все? И слово «бухгалтерия» прозрачно намекало на некий материальный долг. Может, он специально их всех оставил?

– Юрка, брось придуриваться! Труппа мы твоя! Труп-па!

– Какой труп? Где?

– Кончай прикалываться! – Винтажный снова приблизился вплотную и счастливо завопил Плетневу в ухо, разя наповал перегаром с мятой: – Твоя родная труппа! Малый фольк театр оф Гоголь!

Плетнев выставил вперед руки, словно для защиты от ядерного гриба. Подскочил на кровати, свесив босые ноги. Никак не мог уразуметь: какого-то Гоголя труп… Или это он – Гоголь? А Гоголь – это имя или кличка? Если кличка, то, выходит, прав сосед по палате – сидел он. Интересно, за что?

Молчавшая до сих пор спутница шумного мужика подошла и сильно дернула коллегу за рукав:

– Гена, погоди. Лера не шутила насчет амнезии. Ты осторожно. Юра, у тебя голова болит? – заботливо спросила она и протянула руку к плетневской голове.