Перелом

«Кабы не Настена, так и Снежанки с Веденей в последнее поветрие не стало бы. Так что если младшая и впрямь на лекарку нацеливается, выдюжим. Оно того стоит».

Хорошо все же! Мысли в голове крутились добрые, спокойные. Солнце яркое. Лужи синие. Он разглядел свое отражение в очередной: это ж надо – борода от улыбки до ушей чуть не вдвое раздалась. «Ах ты, зараза! Дразнишься? А на тебе!» И брызги, сверкнув на солнце, разлетелись в стороны. Чума хмыкнул, хохотнул и поскакал, как бывало в далеком в детстве, по лужам, любуясь сверкающими брызгами.

У ворот, за которыми возле колодца, как обычно, толпились бабы, пришлось утихомириться и дальше идти степенно – все же не мальчишка.

– Слышь, Фаддей, отстаешь от сынка-то… – Верка, вечная соперница его Варвары в бабьих перепалках, тянула из колодца ведро. – Или не знаешь еще? Веденя-то твой в десятники выбился. Начальный человек прям – куда там! Да ты постой, погоди, расскажу! – зачастила она, видя, как Фаддей, не оборачиваясь, прибавил шагу.

Можно было бы и послушать, ежели что другое, но про такое лучше самого Веденю расспросить – ему, небось, похвалиться не терпелось. И Варька насмерть разобидится, если прознает, что лясы точил не с кем– нибудь, а с Веркой – у жены наверняка язык горел первой рассказать ему такую новость. Ну надо же! Верка– то, конечно, и сбрехать может, но только не в воинских делах, за это спрос строгий. Ее же муж ее и поучит.

«Поднялся сын! Я не выбился, ну так пусть он свое возьмет. За весь род наш, значит… А чем Веденя того же Игната хуже? Тот еще совсем молодым десятником стал. При мне новиком бегал, а поди ты… И тоже отец простым ратником ведь был, а сын вон в боярах нынче ходит. На, до бы подарок Ведене теперь памятный, дело-то серьезное. Десятник, как-никак! А у начального человека отличие должно быть, как же иначе? Не для баловства или похвальбы – для дела. Плевать, что он пока десятник над такими же сопляками – и Корней, небось, не сразу гривну сотничью на шею повесил.

После обеда до кожемяк сходить, пояс новый купить, да к Лавру заглянуть, нож получше посмотреть, а нет – так заказать. Эх, и чего заранее не подумал! Сейчас бы в самый раз Веденю ножом хорошим опоясать. Пару месяцев всего, почитай, и проносил дедовскую память… Ну и ладно – теперь пусть тот нож внуков дожидается. Глядишь, родовым сделается. Чтобы и через сотню лет потомки в воинский строй в первый раз с этим клинком вставали».

И Чума снова расплылся в довольной улыбке.

Ворота во двор встретили его распахнутыми настежь створками.

«Никак, ждут? А Варюха чего квохчет? Не по-доброму как-то… ЭТ ЧЕГО ТАКОЕ?!»

Возле крыльца стоял Бурей, а у него на руках, будто неживой, лежал бледный Веденя. Варька бестолково металась по двору, не соображая, что надобно делать, хватаясь то за одно, то за другое. Чуть в стороне Снежанка роняла на рубаху слезы и кровь из сильно распухшего носа. Юлька, непонятно за каким делом, но очень кстати оказавшаяся здесь, хлопотала рядом, стараясь помочь ей, а Дуняша распахнула дверь в дом.

Из-за забора высунулся соседский малец Федька и замер, оглядывая двор. Нехорошо смотрел, зло…

– С тобой-то что? – спросил Фаддей у заплаканной дочери. Спрашивать, что с сыном, было почему-то страшно.

– Мотька Каша… ногой… – то ли проговорила, то ли проревела Снежанка, – я Веденю оттащить хотела-а… а он ного-ой…

Бурей уже заносил отрока в избу.

– Что с сыном? – Фаддей поймал жену за локоть.

Варька никак не могла прийти в себя:

– С учебы принесли. Вот…

Как Чума оказался на улице, он не помнил. Не видел, как следом выбежала Дуняша и понеслась куда-то, а из соседнего двора с перекошенными от злости лицами выскочили Федька и два его старших брата и тоже побежали прочь. Чума решительно направился в сторону усадьбы Говоруна. Возле распахнутых настежь ворот подворья Луки возился с какой-то справой Тихон, племянник десятника. Увидев Чуму, он с улыбкой закивал ему: