Переливание сил

Когда я обнаруживал у себя новые бляшки, то начинал нервничать, и мне трудно было удержаться, чтобы не сделать какую-нибудь гадость ближнему. И, к сожалению, иногда, особо расчесавшись, я говорил своему начальнику о своем коллеге то, что лучше было бы ему не знать, что вызывало гнев его, а начальственный гнев, как правило,— это известно всем — заканчивается какими-нибудь внутренними оргвыводами, которые затем вылезают наружу, и часто с неприятными последствиями не только для оговоренного, но и для всех вокруг.

Я начинал нервничать уже и от этого, и у меня появлялись новые бляшки, и я старался выгораживать перед самим собой свое право на то, что я уже сделал, вернее, что уже наделал. Я начинал думать о человеке, про которого что-то рассказал начальнику, и в конце концов понимал, что сказал я правильно, что человек этот действительно гад и вполне заслуживает тех оргвыводов, которые свалились на него, как всегда, мы заслуживаем всего того, что сваливается в результате и на нас.

И наконец, я понял, что ничего лишнего мною не было сказано и не было сделано. Ведь я лично ничего не приобрел и не получил, но порядка в отделении стало больше, и стал он лучше, и недалек тот день, когда значительно улучшится и наша диагностика, и лечение, и результаты операций.

Мы продолжали с начальником нашу общую игру.

А сам я все чаще и чаще запирался в ванной и изучал свое тело, все больше и больше придавал ему значения.

Странно, как самое хорошее трансформируется в самое плохое, в зависимости от самого-самого, что есть у человека внутри.

Кроме хирургии, как мне казалось, я больше всего любил книги и общение с людьми. Я всегда старался уезжать с работы вместе с кем-нибудь. Мы ехали в метро и болтали. Я любил, чтобы люди приходили ко мне домой. Мы сидели подле моих книг и болтали. Чем больше времени я отдавал книгам, тем больше времени мне не хватало для чтения. Я стал стараться уезжать с работы один, чтобы в метро спокойно почитать и чтобы никто не мешал мне. Я стал привыкать к дороге без спутников.

Когда ко мне приходили домой, часто уходили с какой-нибудь книгой — не подарок, а так — почитать. И не всегда книга возвращалась. Меня считали не жадным. Это из-за денег. А ведь жадность узнается по отношению к тому, что для тебя дорого, а не по тому, что для тебя ничто. А я постепенно все суживал круг приходящих ко мне людей, я начинал делить людей на могущих попросить у меня книгу и на никогда не просящих книг. Постепенно ко мне стали ходить лишь те люди, которые были совершенно равнодушны к книгам, к слову, их больше интересовали заботы о теле.

Итак, я работал, я читал, я исследовал свое тело на предмет эволюции своих кожных знаков, которые иногда, в приступе повышения обычного самодовольства, я начинал расценивать как стигмы какого-то мистического страдания.

Так жизнь шла вперед.

Однажды нам привезли больную с легким переломом руки. Где-то ей вправили перелом и наложили гипс. А потом стали нарастать боли, появился отек, и через неделю она поступила в наше отделение. Рука была раздута, красна и горяча. Высокая температура и плохой анализ крови подтверждали мысль о гнойном воспалении. Мы пару дней еще подождали и, когда сомнений уже не оставалось, сделали операцию. В месте перелома был гной, а некоторые мышцы и сухожилия уже успели омертветь даже. По всему было видно, что при вправлении перелома был применен обезболивающий раствор, который и дал это осложнение. Я позвонил в больницу, где ее лечили в первый раз, и сказал, чтоб они там все проверили. Ни больной, ни родственникам ее, конечно, не надо бы ничего говорить. Все равно не поможешь, и уж конечно это произошло не нарочно и не по халатности. Это просто несчастное стечение обстоятельств. Как льдина, которая отрывается от крыши и падает на голову. Скажи родственникам, и начнутся жалобы, следствия, тем врачам достанется, а они уж и сами сейчас казнятся, а это посильнее, чем жалобы, от которых они начнут обороняться, а не каяться. И все для них пройдет даром. Ничего тогда они не извлекут. Больше себя их никто не накажет. Но ведь людям нужен кто-то, который виноват. Легче, наверное, переживать, когда можно на кого-то обидеться, кого-то обвинить, кого-то ругать. Если бы мы всегда так же искали, кого бы похвалить!

Пока я не рассказывал о возможности осложнения от раствора той больницы, у меня уменьшился псориаз. Но я заметил косые взгляды на меня как со стороны остальных докторов, родственников, так и потом со стороны самой больной.

Да и их логика не без логики: мы оперировали — оказался гной. А при этом мы два дня держали и не оперировали, значит, виноваты. Они в обиде на нас — это было видно по всему их поведению. А нам тогда на кого обижаться?

Но мы смеялись и морочили им голову. Но когда мне стало обидно, что и больная и родственники смогут думать обо мне плохо, я, пожалуй, намекнул что-то лишнее о месте поиска возможных виновных. Ведь я так любил себя в мнении других обо мне.