Перелет

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПАЛА АЛМАШИ: — В середине ноября мы были вплотную заняты укреплением структуры нашей организации, а также расширением сферы ее деятельности. В частности, мне было поручено добывать боеприпасы и собирать, так сказать, разведывательные данные… И вот однажды я узнаю, что нилашисты что-то пронюхали о существовании нелегальной организации в казарме «Хадик». Вскоре я получил доказательство тому, что за казармой ведется тайное негласное наблюдение. Что делать? Я уже упоминал имя своего непосредственного командира генерал-майора Михайя Канотаи, у которого получил разрешение 15 октября принять участие в боях с немцами и нилашистами. Я знал: он настроен патриотически… И решил рискнуть!

Я зашел к нему в кабинет и сказал: «Господин генерал, я сейчас вам сообщу очень важную информацию, после чего целиком и полностью буду в ваших руках. Если хотите, донесите на меня. Знайте, я состою в нелегальной организации, которая ставит перед собой задачу свергнуть незаконный режим Салаши! Я призываю вас, господин генерал, присоединиться к нам!»

Канотаи, не раздумывая, ответил: «Я принял к сведению то, что ты мне сказал. Чем могу, постараюсь помочь. Сделаю все, чтобы как-то прикрыть вашу деятельность…» Так я привлек Канотаи на свою сторону, обеспечил тылы нашей группы. Забегая вперед, отмечу; уже после моего ареста Михай Канотаи осмелился прийти на проспект Маргит и заявить нилашистским жандармам, что я куда-то пропал. Он спросил, не известно ли им что-нибудь о моей судьбе, и если я случайно попал к ним, то это просто недоразумение, он готов поручиться за меня и отвести обратно в казарму…

Он даже разговаривал с Радо![43] Но, разумеется, ко мне его не пустили… Вернувшись домой, он написал письмо министру обороны нилашистского правительства Берегфи, где, сославшись на ухудшение состояния здоровья, попросил об отставке. Отправив письмо, Канотаи сел в автомобиль и отправился в свое поместье.

— Таким образом, в армии тогда были высокие по званию офицеры, которые, хотя и не принимали активного участия в движении Сопротивления, вследствие патриотизма и антинемецкой настроенности всячески прикрывали подчиненных, которые энергично боролись против нилашистов…

— И как видишь, даже пытались вступиться за них в случае провала. Как это было со мной. Да, такие офицеры были. Правда, я только что употребил в своем рассказе выражение «зашел к нему в кабинет…» Но этому предшествовали известные события. После переворота 15 октября всех нас снова заставили присягать, теперь уже на верность Салаши. К этому времени я перешел из института служить в Центральную приемную техническую комиссию, где был начальником отдела боеприпасов (позднее через этот отдел мы доставали патроны и взрывчатку)… Помню выражение растерянности на лицах офицеров. Заметил, что многие наблюдают за мной: как поступлю я, человек, не скрывавший своих антипатий к немцам… Выражаясь высокопарно, я мог бы даже сказать, взоры всех обратились в мою сторону. Ситуация довольно щекотливая. К счастью, появился адъютант, который сказал: «Господин генерал просит господина подполковника к себе…»

Я вошел в кабинет к Канотаи. Он стоял прямо передо мной, испытующе глядя на меня. Наконец генерал задал мне вопрос: «Ну что, присягу давать будешь?» На его вопрос я ответил вопросом: «А вы, господин генерал?» Он сказал, что уже дал. Тогда я спросил его, что будет со мной, если я откажусь? Канотаи заявил, что в этом случае меня арестуют. Тогда я сказал: «Лучше присягнуть». Я вышел от генерала, встал в последний ряд в актовом зале и вместе с остальными офицерами что-то такое невразумительное пробормотал… Я нарочно не присягал по-настоящему, но отказаться тогда было равноценно доносу на самого себя. А я не хотел устраняться от борьбы с нилашистами в будущем.