переКРЕСТок одиночества 2

Выждав и убедившись, что опасность миновала, странный человечек выполз из снежной норы и поднялся во весь рост. Некоторое время он смотрел на низкие тучи — тогда еще он не знал о таящейся там опасности — а затем снова двинулся к месту крушения, тихо бубня себе под нос странную и бессмысленную для всех кроме него речитативную песенку «Сам, сам как Робинзон, сам, сам как Робинзон». Эти слова звучали на склоне холма весь день — и во время начавшегося снегопада, и во время поднявшегося ветра. Лишь действительно сильный ветер заставил Андрея забраться в переполненное вещами убежище. Там он зажег две из найденных свечей, чуть прикрыл проход и поднес к дрожащему пламени ладони. Потрескавшиеся губы растянулись в широкой усмешке. Андрей был счастлив…

Вися на турнике, отжимаясь, приседая, размахивая рогатиной, пытаясь повторить мимоходом показанный Андреем удар ножом как-то снизу-вверх-вбок и в ребра с левой стороны, который явно не против медведя предназначен, я внимательно слушал, чувствуя как во мне растет и растет уважение к этому сохранившему все силы и весь задор старику Андрею Апостолову.

Один! В ледяной пустыне! Разбросанные остатки еды, инструментов и вещей, конечно, спасли его. Но… это все же не тропический остров Робинзона Крузо. Тут все время минус. Средние температуры — минус пятнадцать, минус двадцать. Часто опускается до минус тридцати. Но случаются и вовсе невероятные трескучие морозы, если верить байкам холловских стариков. Андрей проявил невероятные упорство, работоспособность, жилистость и желание жить. Все это складывается в одно слово — живучесть. У каждого человека она своя. У Андрея — очень высока.

А он, притащив еще мяса и травы, начав хлопотать на кухоньке, продолжал рассказывать, попутно тыча рукой в разных направлениях и жестами показывая, как именно он копал, ломал, выгребал и выполнял еще целую кучу работ — и все в одиночестве. Меня тянуло задать вопрос о его соседе, что жил здесь, а потом ушел и как-то обратился в светящуюся страхолюдину с электрическим пульсаром в груди. Но я не хотел ломать историю и просто внимательно слушал…

На третий день после падения Андрей понял, что уже нагреб достаточно припасов, вещей, включая рюкзак и нормальную обувь, чтобы залечь на некоторое время в снежную берлогу и спокойно зализать раны. Голова прояснилась. Он успокоился. Замедлился. Понял, что все же отделался при падении очень легко и уже не должен умереть — скрытые фатальные травмы должны были уже проявить себя. Осталось поступить самым умным способом — запереться в норе, отлежаться несколько дней, не забывая о регулярной разминке. Потом собрать все самое необходимое в рюкзак, одеться как следует, взять в руки отысканные палки и двинуться в путь. Куда? Ну как куда — к людям. Далеко или близко — но тут должно отыскаться населенное отпущенными на свободу стариками-сидельцами убежище. Ведь он столько раз слышал о них во время свиданий с другими узниками. Все они мечтали освободиться и с накопленными ценностями обеспечить себе достойный конец жизни в одном из таких убежищ…

При необходимость сделать несколько вылазок, поискать следы лыж или снегоступов. Искать глазами вспышки света. При умелом подходе к делу он должен суметь отыскать убежище престарелых освобожденных. Может быть одно из таких убежищ совсем рядом. Главное начать искать — и найдешь.

Так что? — именно этот вопрос задал себе Андрей.

Задал на полном серьезе, глядя на свое изображение в треснутом зеркале.

Ответ пришел мгновенно. И был категоричен — нет!

Он на всякий случай повторил вопрос, предварительно напомнив себе — вернее тому странному непреклонному кому-то, кто появился у него в подкорке — что тут все шансы бесславно скопытиться. Так может все же поискать людей? Примкнуть к какой-нибудь общине?

И снова изнутри пришла мощная недовольная волна — нет!

Больше Андрей не задавал глупых вопросов. Зеркало убрал подальше, забрался в сооруженный из тряпья и обрывка ковра тряпичный кокон, съел остатки рыбы, дополнив блюдо сухарями. И затих, медленно погружаясь в сон. Ему требовалось набраться сил — ведь он знал, что как только проснется, для него начнутся долгие тяжелые будни, наполненные холодом и адской работой.

Проснувшись, он потянулся, широко улыбнулся и с готовностью покинул нагревшуюся постель. Наконец-то он начал жить по-настоящему…

Сколько дней ему приходилось совсем туго? Трудно сказать — он не вел подсчет суткам и не подсчитывал сколько примерно часов в день он работал на морозе. Он просто делал дело. Закончив собирать остатки еды, которые еще не достались червям, он подсчитал продукты и убедился, что на первое время ему хватит. Знаменитая запасливость сидельцев принесла свои плоды и благодаря этому он смог без промедлений приняться за главное дело — раскопка родного креста.