Перекрестье земных путей

То же восклицание-эхо вырвалось из уст Хорсуна… Баджа главного кузнеца, приемная дочь багалыка, ступала, едва переставляя ноги и страшно содрогаясь. Странно стершиеся черты мертвенно-бледного лица делали его похожим на дутый рыбий пузырь. Перед телом, скрючив пальцы с обломанными ногтями, влеклись безвольные руки. Длинная шея змеею ползла из распахнутого ворота дохи. Впереди реял по ветру хвост лохматой косы. Черное вервие волос, закрученное на шее удавкой, тянуло женщину за собой. Вытаращив пустые прозрачные глаза, Олджуна плыла по невидимому течению, как диковинная рыбина.

Потрясенная толпа онемела, тоже уподобилась рыбной стае, настороженно зависшей в глубине перед бурей. Ряды не смыкались там, где прошла злодейка, словно воздух вокруг нее был напитан отравой.

До идола Олджуне осталось совсем немного, как вдруг на дороге показался снежный шар. Он катился стремительно, и через миг оказался низенькой толстой женщиной, которая, видимо, часто падала и вся вывалялась в снегу. Это была Лахса. За нею спешил громко стонущий Манихай. Некие доброжелатели только что известили супругов о беде, постигшей Илинэ.

Задыхаясь и потрясая на бегу кулаками, Лахса яростно вопила:

– Наконец-то я доберусь до тебя, Хорсун! Только попробуй пальцем тронуть нашу дочь, узнаешь, как остры восемь моих оставшихся передних зубов! Ужо перегрызу твое горло, будь оно хоть из камня! Жаль, братья девочки уехали, не то бы отколошматили тебя, ты, не годный к старшинству над людьми багалык!

Сквозь тягостные приливы ужаса и стыдобы Тимир подумал: «Значит, Атын взял с собою Дьоллоха. Хорошо – все не одному…»

Лахса залетела во двор, и Хорсун невольно съежился. Ничего и никого не боялся он так, как этой буйной маленькой женщины. А она резко остановилась и, забыв о багалыке, закрутила головой в поисках дочери. Побежала, оскальзываясь, простирая к ней руки издалека:

– Что они с тобой сделали? Они пытали тебя?!

Прижала Илинэ к пышной груди, убедилась: девочка цела и невредима. Пока смущенный Манихай топтался вокруг, прыткими сметливыми глазками успела оценить любопытную обстановку. Встретив оживший взор баджи Тимира, красным червяком ползущую по ее лицу усмешку, отпустила дочь и пошла на Олджуну, стрекоча беспрерывно:

– Ах ты, подговорщица! Науськала орду на ребенка и рада?

Оглянулась кругом, призывая народ в свидетели, всплеснула ладошками:

– Гляньте-ка, эленцы, на змеюку ядовитую! А я-то, доверчивая, думала, что Олджуна – сестра Илинэ! Да разве эта блудница, выродок Сытыгана, хоть капельку похожа на мою девочку?! Все знают: Олджуна – потаскуха, даже колокольца невинности на свадьбе у нее не зазвенели!

Может, и дальше бы, к бесчестью Тимира, продолжались позорные разоблачения, но преступница прыгнула к Лахсе. Обе хищно выгнулись, уперли руки в бока и задвигались лицом к лицу с горящими ненавистью глазами. Никто не понял, в какой неуловимый миг женщины схлестнулись, рыча, как рыси, и превратились в бешеный метельный ком. В хаосе косматых волос, пинков, тумаков, ударов мелькали распаренные, исполосованные ногтями лица.

Растерянный народ, сверх меры насыщенный событиями дня, лишь слабо взвизгивал левой женской половиной. Неистовый клубок двух сцепленных тел скакал и кувыркался в середине кузнечного двора, и уже чья-то кровь пометила снег пурпурными каплями – верно, Лахса пустила в ход восьмерку хваленых зубов…

Слепая Эмчита – вот кто решился прервать постыдный поединок, который длился считаные мгновения, а казалось – варку мяса. Проворная знахарка обернулась в юрту и окатила драчуний водой из туеса. Визжащий клубок взголосил особенно пронзительно и распался, откинулся в разные стороны.

Женщины еле выдрали друг у друга мокрые, замотанные на пальцы волосы. Поднялись, шатаясь. И тут с четвертой коновязи Тимирова двора вспорхнула никем до того не замеченная черная птица! А покуда народ озирался и коченел в страхе, Олджуна замахала руками, как крыльями, закаркала по-вороньи и, кружась, подхватила с пригорка идола. Глаза ее закатились, рот растянулся от скулы до скулы в невообразимой усмешке, багряный язык отвис ниже подбородка и заполоскался, взвеялся на ветру…

– Каг-р, кар-ра, кар-р! – заполошно повторила женщина и начала вращаться на пятках.

Она крутилась лихим вихрем, сумасшедшим волчком все быстрее, быстрее и быстрее и едва не разрывалась пополам. Темную ось тела опоясали белая полоса лица, красный ремень языка и сверкающий обод ножевого железа. Острие злого батаса, высунутое из спины куклы, со свистом пластало голубой предвечерний воздух.

Из носа Олджуны хлынула кровь. Смерч обвили алые нити, на снег пало горячее кольцо, и горло лиходейки исторгло утробный вой!

– О-о-о-у-ур-руо-о-оа-а-а-руо-а-а…

Свыше человеческих сил было слышать вблизи эту волчью песнь, исполненную торжества и угрозы! Люди вскричали, зажимая ладонями уши. Эхо гулкими бусинами просыпало раскатистые коленца:

– А-а-уо-о-оа-а-а-руо-о-о-о!