Перегон

— Жаль, — подтвердил он свой взгляд словами. — Жаль. Я, признаться, надеялся. Вы единственный, кто мог бы уличить подозреваемого. Единственный! — Лицо его неожиданно сделалось жестким и злым. — И почему-то не понимаете этого. А следовало бы. Пора. — Он мотнул головой. — Трудно с вами, скользкий вы и… — Он в сердцах махнул рукой.

— Не знаю, чего вы добиваетесь от меня, — устало сказал Вадим. — Я же сразу сообщил вам, что не помню никого из них, не разглядел, темно было.

— А почему тогда?.. — Уваров чуть замешкался и опять потянулся к стакану.

— Где ваша дочь? — спросил он, сделав глоток.

— С женой, — недоуменно ответил Вадим. — У сестры, за городом, вернее — в другом городе.

— Спрятали, значит, — усмехнулся Уваров.

— Почему спрятал? От кого! — хотел было возмутиться Данин.

Но Уваров жестом остановил его:

— Перестаньте.

— Опять намеки, опять ловушки, — с вызовом произнес Вадим.

— Бросьте, какие намеки. — Уваров с силой потер виски. — Просто пытаюсь выяснить истину с вашей помощью. И все как об стену. — Он протянул руку и взял фотографию Лео, повертел ее пальцами: — Спорыхин исчез. Уехал. Взял отпуск и уехал. Куда — неизвестно. С Можейкиной тоже как-то странно получается. Никого она не помнит, говорит, что встретили ее на улице, а по всему выходит, что у Митрошки она в квартире тоже бывала, видели ее несколько раз в том дворе. Хотел, чтобы она посмотрела снимки, а муж, — он махнул в сторону двери, — говорит, что она больна, не двигается, с трудом узнает близких, какие уж тут опознания…

Уваров бросил снимок обратно на стол.

— …Если бы ему сумку найти…

— Какую сумку? — Данин натянулся как струна.

— Митрошка сумку обнаружила в квартире, когда пришла на следующий день. Но кто-то ее забрал. Она сама не знает кто, она разглядела плохо, очки, дуреха, не успела надеть. И не из компании Спорыхина был человек. Кто такой — неизвестно. — Уваров без усмешки, серьезно и изучающе смотрел на Данина. — Обманом кто-то вынудил ее отдать сумку. Короче — пока мрак.

Данин стойко выдержал взгляд. Не отвернулся. И Уварову самому пришлось отвести глаза. «Я становлюсь завзятым лицедеем», — с тоской подумал Вадим, а вслух сказал:

— Да, тяжело.

— Ну что ж, — Уваров встал, — я вас больше не задерживаю.

Вадим тоже поднялся. Увидев протянутую руку, с трудом решился подать свою. Крепкое, искреннее рукопожатие вогнало его в еще большую тоску. Он подошел уже к двери и все медлил выйти, все никак не мог собраться с силами и дернуть за ручку. На какое-то мгновение ему показалось, что мастерски обитая коричневым дерматином дверь закачалась, завертелась перед глазами, он прикрыл веки и схватился одной рукой за лоб.

— Вам плохо? — услышал за спиной встревоженный голос.

— Нет, нет, — и Вадим рванул дверь на себя. Можейкин вскочил, завидев его.

— Ну что там? Никаких перспектив? — спросил он, — Вы-то должны быть в курсе.

— Перспективы есть всегда, — с расстановкой, не глядя на Можейкина, сказал Вадим.

— Вот это хорошо, вот это хорошо, — Можейкин вплотную приблизился к Вадиму. — А что за снимочки там? Узнали кого, а?

Данин взглянул на него внимательно и тут вспомнил, как выходил Можейкин из дома, где живет Лео, как заталкивал жену в машину, словно мешок картошки, и смутная догадка мелькнула в мозгу и мгновенно испарилась, он попытался погнаться за ней, ухватить ее, ускользающую, но безуспешно.

— Не узнал, — тихо сказал Вадим. — Но, если надо, узнаю.

Повернулся и устало зашагал к выходу.

Пальцами до пола спереди, пальцами до пяток сзади. Вниз… вверх… назад… вверх, вниз… назад, с силой, с ожесточением, с беспощадностью, без компромиссов. Зарядка — благое дело. И чтоб до пота, чтоб до боли, до усталости, до изнурения; чтоб не думалось, чтоб не мыслилось, чтоб пусто в голове было, до звона пусто. И не останавливаться, не поддаваться, не малодушничать, как привык за последние деньки. Хоть здесь-то себя уважать. Изнемог, истерзался… Так и что? Давай продолжай, ведь есть еще сила, не может не быть. Бум, бум, глухо бьются кулаки в измученную, помятую грушу. И вот она уже в испуге, уклоняется то влево, то вправо, убегает назад, просит пощады, но некуда ей бежать, на крепком ремне она, сколько влезет охаживай ее, и никуда она не денется, крепко подвязана к потолку. Вот так и я. Мордуй меня, дубась, рви в клочья, а прочно подвязан я на ремешке… Опять?! Снова всякая дрянь лезет в голову. Прочь, вон, выкорчевать, выдавить, выцедить с потом… Бум, бум… теперь ногами ее, левой, правой, чтоб знала, чтоб все знали…

Тонкие жаркие струи остервенело впились в его кожу, будто только и ждали этого мгновения, чтоб вырваться из металлического плена и вцепиться в него, истомленного и одуревшего. А теперь рывками, рывками кран выкручивать, чтоб леденели плечи и согревались вмиг…