Перегон

Аккуратненький, неприметный, тесно вжатый меж крепких приземистых трехэтажных купеческих домов, скверик был пуст, тих и прохладен. Ну просто самое что ни на есть подходящее место для неспешных раздумий и размышлений, для принятия основательных решений, для благостного и умиротворенного уединения. А вот думать как раз и не думалось, никак. Ни с сигаретой, ни без сигареты; и как ни садись — так или эдак, ногу на ногу положив или откинувшись на сухо поскрипывающую спинку. Ну думалось, и все тут. Ни единой не было мысли, и ухватиться не за что было. Пусто. Непривычно пусто. Пугающе пусто. Устал. Или нет, скорее для другого дела уже изготовился, подобрался в ожидании. Потому что понял вдруг в какой-то неуловимый миг, что произойдет сегодня что-то, хорошее или плохое — неведомо, но произойдет.

Через час напряжение спало, и действительно пришла усталость. От курения першило в горле и горчил язык. Потом северный ветер принес прохладу, в одночасье выстудил пальцы, будто вовсе и не лето, а поздняя осень, а потом захотелось есть, и настроение испортилось вконец… А потом он увидел Можейкину, понурую, вялую, посеревшую, уныло, как старушка, одетую, поддерживаемую под руку мужем-доцентом Борисом Александровичем, теперь уже не вкрадчивым, не опасливым, не угодливо сутуловатым, а крепким, уверенным, надменно-брезгливо на жену глядящим. Казалось, жестко прихватив женщину за локоть, он волочил чуть не падающую женщину за собой. После девяти переулок обезлюдел, и некому было обратить на них внимание, кроме самого Вадима. И только сейчас он сообразил, что вышли они именно с того самого двора. У кого же они там были? Неужто у Лео? У знакомых его? Или просто случай, совпадение — обычное дело, повеселились немного в гостях и пошли домой? Интересный домик, занятный домик. Вадим приподнялся было, но остановился тут же. Сперва обдумать надо, как быть, — слишком уж неожиданно все. Подойти к ним, спросить, где они были? Глупо. Посмеются и пошлют его куда подальше. Идти за ними. Да он и так знает, где они живут.

Но вот подошли они к машине, к синим новеньким сверкающим «Жигулям», что в нескольких десятках метров от дома к бордюру тротуара притерлась, уселись в него — Можейкин поспешно, чуточку суетясь, Можейкина, казалось, нехотя и недоуменно, упираясь даже, как капризничающий ребенок, — и решилась для Вадима задача его нелегкая, как быть, — рокотнула машина, как зверь голодный, рванулась лихо и помчалась по мостовой, нарушая недвижность и тишину переулка. Так у кого же они были все же? У Лео? Или в гостях у посторонних совсем людей? И что это даст в конце концов, если он узнает, к кому они приходили? А даст то, что станет ясно, что муж — доцент Борис Александрович в курсе дела. Значит, договорились, полюбовно все решили. И из-за чего же тогда весь сыр-бор он, Вадим, затевает? Не из-за чего. Теперь просто дознаться надо, у кого Можейкин здесь был. И вообще разобраться во всем, а то совсем запутался. Понять, каждому фактику свое место найти, иначе скверно будет, неспокойно, муторно, давить что-то непонятное будет, изводить, мучить. Он себя знает, не первый год к себе приглядывается. «Как чудно сказал, к себе приглядывается», — машинально отметил Вадим. А для этого крепко подумать надо, очень крепко. Вот сиди сейчас и думай, пока в состоянии таком возбужденном пребываешь, пока остро и ясно так все ощущается. Он поежился, совсем зябко стало, и курточка не спасала, хотя раньше и в осеннюю непогодицу никогда он не мерз в ней, а сейчас вот… А может, плюнуть на все и махнуть домой? Он-то здесь при чем, ему-то что надо? Живи спокойно, приятель, работай в удовольствие, развлекайся, люби, радуйся. Жизнь-то, она одна и такая короткая. «Вот покурю сейчас и пойду, — подумал, — успокоюсь и пойду». Вынул сигареты покрасневшими пальцами, с трудом закурил на ветру. Чертов климат, днем, как в Сахаре, к ночи по-северному выстуживается все. С рождения живет здесь, а привыкнуть не может.