Перегон

Все трое в упор смотрели на него, когда он вернулся. Они все слышали. Но ни вопроса не было в их глазах, ни осуждения, ни одобрения, они просто смотрели, и все. Так на прохожего смотрят, который подошел прикурить попросить. А потом мальчишка отвернулся к стене — он все еще лежал, изображая оскорбленного и всеми покинутого — и тихонько захныкал. И парни тоже отвернулись и принялись опять смотреть в окно. Вадим сел у самой двери, легонько похлопал себя по коленям, потом достал сигареты, повертел пачку в руках, сунул обратно, нет, курить здесь нельзя, а в тамбур идти не хотелось. И поэтому тоже стал смотреть в окно. Там не было ничего интересного: деревья, дома, потемневшее небо. Довольно быстро уже мелькали километровые столбики — поезд набрал скорость. Смотреть в окно надоело. Вадим встал, неторопливо стянул пиджак. Когда вешал его на крюк вешалки, бутылка с коньяком глухо стукнулась о стенку. А он-то и забыл о ней, все это время даже не ощущал ее тяжести. «Может, махнуть грамм сто пятьдесят? А впрочем, нет», — он чувствовал, что сейчас спиртное впрок не пойдет. По коридору уже бродили быстро освоившиеся, переодетые в халаты и спортивные костюмы пассажиры, и каждый непременно заглядывал в открытое купе. Следовало бы закрыть дверь. Спросить у парней? Может, им хочется свежего воздуха? Хотя бог с ними, тоже мне господа, еще спрашивать у них. Он потянул дверь, она покатилась, лязгая, и закрылась, металлически щелкнув. В купе сразу потемнело. Вадим затылком ощутил на себе взгляды, но оборачиваться не стал, скинул туфли, ступил на нижнюю полку и, опершись руками на верхние, подтянулся и тотчас спрыгнул обратно. На его полке в беспорядке лежали вещи: две хозяйственные пузатые сумки и набитая свертками авоська. Вадим повернулся к попутчикам, протянул руку к полке и пошевелил в воздухе пальцами.

— Уберите-ка вещи, — не очень любезно проговорил он, глядя поверх голов парней.

Мальчишка уже, видать, забыл, что его хлопнули по лбу, и теперь сидел, чуть склонив голову набок, и, прищурившись, разглядывал Вадима.

— Дядя, у вас насморк? — вдруг спросил он.

— Что? — не понял Вадим.

— У вас такое лицо, будто вы чихнуть хотите, — и он сморщился, как бы приготовившись чихать.

— А, да-да, насморк, — не нашелся Данин.

Носатый лениво со вздохом поднялся, неспешно сиял вещи, осторожно, словно они были начинены динамитом, положил сумки и авоську к себе на полку. Вадим во второй раз подтянулся и забрался наверх. Ноги упирались в стену — вагоны проектировались без учета его роста, — но все равно было замечательно. Просто сплошное удовольствие, вот так, расслабившись, лежать, ощущать движение, слушать успокаивающий перестук колес, вдыхать запах чистого купе — запах дороги, — и ни о чем не думать.

Все позади, буквально позади. Все осталось там, за тридцать, сорок — сколько они уже проехали — километров отсюда. И не надо больше ломать себя, изнурять и вымучивать, не надо вздрагивать от звонков, от шагов, от мыслей, от внезапных сомнений. Это все там, за спиной, и он не хочет оборачиваться. Зачем? Когда там так черно, дымно и душно. Город ему казался сейчас темным, грязным, смрадным. Он видел его весь целиком, сразу — с угрюмыми домами, с хищными, наглыми машинами, с враждебными, недобрыми людьми, — укутанный густым горьким маревом. А здесь, вот в этом купе и за окном, было чисто, светло и радостно. И в Москве тоже будет чисто, светло и радостно. И он сможет дышать полной грудью и улыбаться искренне, открыто и в удовольствие. Он освободился, он бежал. Он в бегах. Бежал, бежал… Ритмично и плавно покачивался вагон, и в купе стало еще темнее, за дверью кто-то тихо и монотонно говорил. Вот слова стали сливаться в один длинный, низкий звук. Вадим уснул… Высокая черная стена была перед ним, без единого зазора, без единой трещинки; справа и слева, и сзади белым-бело, а впереди стена. Ему стало страшно, и он побежал, а потом оглянулся и понял, что это не стена, а борт корабля, огромной бело-черной глыбы ледохода, он намертво врос в лед и стал словно памятник самому себе. И Вадим вспомнил, что он плыл на этом корабле и что там были люди, много людей, и что он пытался с ними заговорить, а они не отвечали ему, не смотрели даже в его сторону, они бесшумно двигались по палубе и молчали. Он схватил кого-то за руку, но рука была твердая и холодная, и Вадим отдернул пальцы, словно дотронулся до мертвеца. И захотел уйти отсюда, все равно куда, лишь бы уйти. И нашел лестницу, спустился по ней и оказался на льду, и студеный колкий ветер сразу опалил его лицо, и шею, и руки, и ноги, а на корабле было тепло, тепло и уютно, вот только эти странные люди…