Перегон

Вскоре из дверей автостанции появился водитель, он потуже затянул брючной ремень, сдвинул на затылок форменную серую фуражку, закурил и уставился в путевые документы. Суету автостанции нарушил хриплый динамик. Пока он просипел номер рейса и время посадки, все вокруг, включая аккордеон и стаю неугомонных воробьёв, затихли и окаменели будто под гипнозом. Закончив объявление динамик закашлялся и отключился, а жизнь на пяточке от станции до турникета забурлила с новой силой.

* * *

Дорога до Чукотки заняла всё лето…

Автобусные сидения сменялись продавленными сидушками попутных грузовиков, те в свою очередь твёрдыми, будто каменными полками общих вагонов. Обычно ночи они проводили в залах ожидания, несколько раз удавалось остановиться в привокзальных гостиницах. Но и эти затхлые прокуренные комнаты, часто с общими туалетами в конце коридора, были вспышками счастья свалившегося с неба. А однажды администраторша гостиницы «Северное Сияние» сжалилась над студентами и за двадцать пять рублей, великодушно пустила их в «люкс» с горячей водой и ванной, в котором три года назад останавливался сам Иосиф Кобзон.

Валера постепенно освоился с вольной жизнью, он перестал замирать, как испуганный олень при виде милиционера или военного, стал более разговорчив и общителен, рассказывал чукотские сказки и легенды. Вот уже позади остался Охотск и Магадан. Здесь, хотя было ещё достаточно тепло, они купили зимнюю одежду, нехитрые рыбацкие снасти, набили сумки чукотской валютой — водкой. На Крайнем Севере деньги теряли свою волшебную силу — горят они быстро, тепла от них мало. А вот на водку можно было легко сменять всё необходимое.

Из Охотска сначала Ольга, а за ней и Саша позвонили домой. Разговор был короткий, буквально минутный: «Мама, как ты? Не о чём не спрашивай… В порядке… Здорова… (Здоров…) И я тоже очень скучаю… И ты береги себя… Буду обязательно…»

Приближаясь к Полярному Кругу Валера почувствовал себя увереннее, казалось он даже стал выше ростом. Особенно он преображался когда встречал земляков, разговаривая с ними на родном языке, он каждый раз будто заново рождался.

В тундру они попали в самом начале сентября. На смену короткому жаркому лету неслась зима, межсезонья на Севере почти не бывает. Дни стояли ещё тёплые, а ночью уже чувствовалась близость вечной мерзлоты. Плоская земля была до горизонта покрыта серыми кустами узловатых карликовых берёз. В кустах то и дело мелькали лемминги, на отмелях изредка можно было заметить песца или горностая. Однажды наткнувшись крупные медвежьи следы, Валера внимательно осмотрев их, уважительно произнёс «Хозяин» и двинул дальше. Деревья здесь росли только вдоль русел быстрых чистых рек, берега были усеяны жёлтыми лютиками, голубыми колокольчиками, съедобными красными грибами. В первую же ночёвку Валера ловко подцепил на обычную леску с крюком полуметрового полосатого тайменя. Приготовленная над дымом рыба, была необычайно вкусна, причём из специй Валера пользовался только солью. Почти каждую ночь на тайгу опускался туман, причём такой густой, что не было видно ладони на вытянутой руке. На первом же оленьем пастбище, Валера на несколько бутылок водки выменял у оленеводов-хантов двух оленей, двух собак — молодых смышлёных лаек, добротные трёхметровые нарты с упряжкой и лёгкие унты для себя, Саши и Ольги. Обеих собак он не раздумывая назвал «Дружок». Деньги оленеводы наотрез брать отказались, хотя за водку долго и упорно торговались.

У хантов они и заночевали, ужинали вяленой олениной, спали на оленьих шкурах, укрывались одеялами из оленьего меха. Утром они ушли, а пьяные с вечера ханты ещё долго преследовали их, уговаривая сменять на оставшуюся водку всё оленье стадо. Позже им довольно часто попадались стоянки оленеводов, все они были традиционно гостеприимны, щедро угощали олениной, меняли на водку всё чтобыло, потом быстро и надолго пьянели…