Передайте в «Центр»

Сибирцев машинально похлопал себя по карманам, на что Нырков немедленно отреагировал: добыл из кармана тужурки коробку папирос “Дебек” и коробку спичек. Си­бирцев оценил подарок, подбросил на ладони спички.

— И за спички спасибо, а то этот гусак отобрал их у меня. Пожару боялся.

Баулин усмехнулся.

— Ну, так что у тебя, Миша? — спросил Нырков, когда Сибирцев закурил и сел на лавку.

— Обо мне потом. Что у вас?

— Плохо, — отрезал Нырков и помрачнел.

— Банду мы обогнали, Михаил Александрович, едва проскочили, — сказал Баулин. — Похоже, к ночи тут будет.

Сибирцев отложил папиросу.

— Так… Значит, идут… Ну, где решили встречать банду? Сколько их?

— Под сотню, — глядя в стол, пробурчал Нырков.

— Много. А у нас?

— Десятка четыре будет. Если моих успеем собрать, — ответил Баулин. — Нарочных надо срочно посылать в Рождественское и Глуховку. И в Сосновку за подкреплением. А, Илья Иваныч?

Нырков согласно кивнул.

— Погоди-ка, Баулин, — перебил Сибирцев. — Ты ж грандиозный митинг днями проводил. Сколько народу-то присутствовало? Полторы сотни. Сам писал? Сам. Почему же тогда сорок человек получается? Или ты отписку в уком давал?

— Ну зачем так, Михаил Александрович? Вы ж ситуацию знаете…

— Потому и говорю. Мне, например, Матвей Захарович другое сказывал. Что не отдадут мужики село бандитам. Драться будут. Только поднять их надо. Объяснить, что идут волки, которые никого не пощадят. Вот и откликнутся мужики. Или у тебя нет такой уверенности? Кстати, зря его не оставили, кузнеца-то. Знакомы мы с ним.

— В колокол бы ударить, — сказал Баулин, помолчав. — Вояки они, конечно, никудышные, однако миром такую пальбу поднять можно, черт испугается. А Матвею я объясню про вас. Он поймет.

— Вот и пора поднять народ, пока не поздно. На митинге надо выступить Матвею Захаровичу, тебе. А вот Зуб­ков пусть не лезет. Похоже, не очень любят его здесь, больно он важный.

— Пойду, — Баулин поднялся и направился к выходу.

— Что, Илья? — Сибирцев снова зажег спичку. — Нехорошая складывается ситуация? Оружие у попа есть, я тебе писал, но где оно — неизвестно. Церковь я с утра основательно обследовал. Пусто там. Вот, кстати, ежели держать оборону, — лучше не придумать. Пулемет на колокольню, а стены пушкой не прошибешь. Да-а… Умчался “святой-то отец”, с утра пораньше. Есть подозрение — в Сосновку. Там у него, оказывается, свояк имеется. Маркелом зовут. Он в Совете служит. Не слыхал о таком?

Нырков отрицательно покачал головой.

— Ладно, разберемся позже. — Сибирцев подошел к окну, долго наблюдал за площадью. — Знаешь что, Илья, вези-ка ты меня, брат, вроде как арестованного, в усадьбу. Для отвода глаз и пока народ не собрался. Потом решим, где мне находиться, с вами или вовсе наоборот. А ты, Малышев, располагайся с ребятами здесь, отдохните. Ночь, по всему видать, будет нелегкая…

Бричку они остановили, едва съехав с бугра, и, заведя коней в приречные заросли, до калитки пошли пешком. Илья прихватил из-под сиденья вещевой мешок.

Измученная ожиданием, Маша с радостью бросилась от террасы навстречу Сибирцеву, но еще больше обрадовалась, узнав рядом с ним Козловского доктора. Довольный Нырков подмигнул Сибирцеву, и тот понимающе кивнул, мол, пусть все остается так, как есть.

— С вами что-нибудь случилось, Михаил Александро­вич? — нетерпеливо спросила девушка, и Сибирцев заметил, что у нее слезы выступили на глазах. — Весь день вас не было… А потом этот сердитый председатель буквально прогнал меня, так грубо, зло…

— Ничего не поделаешь, Машенька. Назревают большие неприятности, — суховато ответил Сибирцев и обернулся к Ныркову. — Между прочим, Илья, об этом, — он взглядом показал на усадьбу, — тоже думать надо. Ну, пойдем, — и пошел по дорожке к дому.

Елена Алексеевна, перегнувшись через перила террасы и молитвенно сложив на груди ладони, укоризненно качала головой.

— Ай-я-яй, нехорошо, Михаил Александрович. Что ж это вы весь-то день пропадаете? Мы же беспокоимся. Я даже готова предположить, что, уйдя без завтрака, вы так и не удосужились поесть. Ох, уж эти мужские дела! — В ней так неожиданно проявилось кокетство, что Нырков, поклонившись ей, легонько хмыкнул, сдерживая улыбку.

— Познакомьтесь, пожалуйста, Елена Алексеевна, это — доктор, который меня лечил в Козлове.

— Очень приятно, здравствуйте, доктор, — Елена Алексеевна высоко, как для поцелуя, протянула руку. Нырков шаркнул ногой и слегка пожал ладонь.

— Тут, кстати, — сказал он, кладя вещевой мешок в качалку, — кое-какая пища и газеты. Что ты просил, Миша.

— Потом пробегу, когда время будет. Спасибо, Илья, узнаю, чем мир дышит. Машенька, Елена Алексеевна, нам надо поговорить, доктор меня посмотрит, а вы пока, может быть, приготовите чего-нибудь пожевать? Вообще-то, есть хочется, спасу нет.

“Вот откуда это выражение у Маши, — поняла Елена Алексеевна. — Тянется к нему, даже невольно копирует его речь… Ах, дай-то бог!..”

Сибирцев с Нырковым уединились, сели друг против друга, невесело переглянулись.

— Ну, давай выкладывай свои соображения про нашего попа, — Нырков снова достал тетрадку и карандаш и положил перед собой.