Перед половодьем

«Особа, которую ты любишь, не отвечает тебе взаимностью»…

Василида поникает головою.

— Ну, ну, родненький!

«И дни свои кончишь в монастыре, и дослужишься до высокого сана».

— Про меня это, — сокрушается Василида, — про меня, деточки.

— Да! — соглашается Ирочка.

Маленький человек тоже подтверждает.

Расстроенная Василида возвращается в кухню и гремит там посудою, для удобства засучив рукава по локоть. В углу же, под запыленным образом Георгия Победоносца, поражающего копьем семиглавого змия, запуталась в серой паутине весенняя одинокая муха.

«Ж-ж-ж-y-y-y-y! ж-ж-ж-ж-у-у-у!» — заполняет она жаркий воздух кухни предсмертными муками. Придет паук, черный, молчаливый, и будет сосать, и будет наливаться высосанной кровью… На предательски тонкой паутине останется только сморщенный трупик весенней, одинокой мухи.

Василида оставляет работу, вытирает мокрые руки о передник и идет к иконе Георгия Победоносца, спасать крылатую малютку от ужасных пыток.

В клочья! В клочья паутину, серую и цепкую, но пауку — пощада, ибо он к богатству…

Вырвавшаяся на волю муха с радостным жужжанием летит к бумазейной юбке, повешенной на гвоздь, — много гор, равнин и дремучих лесов для нее на этой юбке, есть где побродить резвыми ножками.

Но пока что, муха сидит и смирнехонько очищает хоботком лапки от приставшей к ним паутины.

«Все бьются, все мучаются», — думает Василида, смахивая рукой слезы с своего лица; и опять принимается за работу, грустно напевая:

«Не могу! не могу! ах, не могу, могу, могу!.. Не могу, не могу, ах! не могу, могу, могу!..»

… А на дворе, залитом солнечными лучами, маленький человек и девочка проводят деревянными лопатками канавки для стока воды.

— Вот эта лужечка будет синим морем… Хорошо?

— Хорошо, Ирочка.

— Ах! Какие крутые бережки!

— Перекинем, Ирочка, через реку мост.

— А как?

— Из щепочек, они будут бревнами. А потом я принесу моих оловянных солдатиков, и мы будем воевать.

Играют, беседуют. Синие глазки мальчика блестят.

— Ирочка?

— Что?

— Ирочка!

— Да что же?

Он кидает лопатку на снег и зовет девочку:

— Пойдем на чердак, там веселее… Ты была там? Ты видела — купола, купола золотые — из окошечка?

Она колеблется:

— И отсюда видно.

— Там лучше! — убеждает он.

— А там нет страшных птиц?

— Нет.

— И не темно?

— Нет — светло, светло, светлее, чем здесь… Правда же!

— Пойдем! — соглашается девочка, кидая лопатку на крыльцо.

Маленький человек — путеводителем, ведет ее за руку, через сени по темной лестнице, на светлый и просторный чердак.

— Смотри, — указывает он пальцем за окно: — купола, купола!.. Золотые! За Волгою. Внизу хуже видать.

— Да! — удивленно качает девочка головой, вырывая свою ручку из руки мальчика: — купола! купола!.. Пусти руку, больно мне.

— А вот не пущу! — жестоко смеется он, неожиданно для самого себя требуя: — проси прощения!.. Н-ну!..

Ирочка плачет:

— Пусти ручку, больно мне… Злой!

— Проси! Проси прощения, говорят тебе! О, какая негодница!

Испуганная девочка вырывает свою ручку из руки мальчика и стремительно убегает с чердака.

— …Ледоход! ледоход! — встречает мальчика дома Василида восклицаниями, — чу! Звон стоит, чу! Шуршит… Эва, глянь-ка из окна, вода прибывает здорово.

Маленький человек опрометью бросается в гостиную, к окну. Действительно, рать за ратью, по реке величаво двигаются белые богатыри — остервенелые льдины.

16

И звон, и грохот, и поединки безжалостные…

На заливной луг наползает вода, а за водою бесноватые льдины. Становятся на дыбы, ныряют и восстают из темных глубин воскресшей реки.

— Фю-фю-фю! — свистит отец, любуясь рядом с сыном на редкое зрелище, — а ведь наши-то на том берегу застряли. Василида, стол накрывай, будем одни обедать, — дня на три протянется канитель, не иначе.

— А буде затор, и на неделюшку целую! — соображает Василида.

…Лед все идет и идет… Думается — нет ему конца, верится — нет ему начала.

Во втором этаже дома Ирочка прильнула к окну и шепчет:

— Ползет… ползет…

Помолчит с секунду и опять повторяет:

— Ползет… ползет…

Часам к трем добрая половина луга скрывается под грызущимися льдинами, а к семи между домом и рекой остается лишь узенькая полоска суши. Отец тревожится:

— Наводнение… Василида, спроси наверху, разрешат ли перенести к ним вещи.

Маленький человек с изумлением смотрит из окна на сарай, плывущий между льдинами, на желтые следы проезжих дорог, на вехи, Бог весть откуда занесенные, и на темного зверя, мечущегося по льдине, но не решающегося прыгнуть в бурлящую вокруг него черную от сумерек воду.

— Папа, папа! Смотри-ка, кто это?

Отец берет бинокль:

— Волк… Врасплох, бедняга, попался. Теперь — капут, измелет его лед.

Поднимается суматоха. Отец волнуется, спешно перетаскивая мебель с Василидой и отцом Ирочки. Сперва пустеет гостиная, потом столовая и спальня. Когда же добираются до детской, из-под пола просачивается вода; маленький человек промачивает ноги, но это не мешает ему шмыгать между взрослыми, спасая игрушки от потопа. Главное — унести милого божика, а то вода смоет с него пестрые краски, а траурная бумага отклеится от пьедестала.